Большая центральная лестница вела на промежуточный этаж и в просторные комнаты, в которых когда-то располагалась библиотека. Множество лэптопов, большие компьютерные станции, стены книг, карты, глобусы, телевизоры, огромные окна, выглядывавшие на море. Кругом пыль или, быть может, песок? Откуда-то сверху оглушительно гремела музыка. Место выглядело нетронутым и покинутым.
— Здесь был рай, — сказал Оберон. — Вы и представить себе не можете минуты чистейшего блаженства, которые мне довелось испытать в этих комнатах. "Святые да хранят нас". Терпеть не могу эту мелодию. Может, нам разбить музыкальный центр, чтобы она заглохла?
— Плохая идея, — сказал Квинн.
Оберон обеими руками схватил ружье, и собрал воедино всю свою питаемую презрением волю. Его можно было бы назвать воплощением мстительности. Но музыка тревожила его, как стая москитов. Он снова и снова вздрагивал.
— В первую очередь я разнесу акустическую систему, — сказал он.
И снова мы поднимались по устланным ковром ступеням. Прощупывали пространство в поисках людей. Я уловил запах одного из них.
Номер был тупиковым центральным помещением, его двери были широко распахнуты и выходили на широкую лестничную площадку с железными перилами, оттуда был виден вестибюль. Сам император восседал на огромной устланной золотым атласом кровати, размещавшейся справа, ее выбеленную спинку украшали резные изображения наяд; он торопливо говорил по телефону, одетый в костюмные штаны из блестящей кожи; распахнутая атласная рубашка не скрывала лоснящихся мышц его грудной клетки, блестящие черные короткие волосы были убраны с гладко выбритого коричневого лица, с которого на нас смотрели удивительно привлекательные глаза.
Толстый бежевый ковер, небрежно расставленные стулья, лампы. Двери, открытые в другие комнаты.
Он разъединился, едва мы вошли.
— Оберон, сын мой, я не ждал тебя, — сказал он музыкальным голосом с почти неуловимым испанским акцентом, неторопливо подтянул к груди колено, радушно улыбнулся, заскользил по нам дружелюбным взглядом, наманикюренные ногти на его ногах блеснули. Его обращение отличалось необычайной приветливостью.
— И кто это к нам пожаловал? Вечеринка еще не закончилась. Но первым делом нам следует представиться?
Он поднял маленькую черную штуковину и поток мурлыкающей танцевальной музыки иссяк. Вновь ожил бриз, зашуршав за высокими стенами, обращенными к Карибскому морю.
— О, Родриго, как же я тебе признателен, — вздохнул Оберон. — Я повсюду искал источник этой чертовски манерной музыки.
— Ах вот почему мы сейчас размахиваем ружьем, — мило сказал Родриго. — И где моя мама, ты не привел ее с собой? Мне ни до кого не добраться на этом острове. Надо мной издеваются. Пожалуйста, гости мои! Присаживайтесь! Вы можете взять себе в баре все, что пожелаете. Миравелль! — внезапно закричал он. — У меня гости! Откуда же вы прибыли? Это величайшая редкость, чтобы к моему доку была привязана лодка. Но вы как никто желанны. Мы живем здесь весьма уединенно, как видите, не могу предложить вам остаться…
— Вы можете не беспокоиться на этот счет, — сказал я. — Скоро мы отправляемся назад. Просто хотели повидаться с Миравелль и Лоркин.
— Что вы говорите? — скептически отозвался он. — Миравелль! — позвал он снова, теперь уже коротко и резко.
В этот раз вышло успешно.
Она вошла слева, и была, без сомнения, истинно чистопородным экземпляром, ростом шести с половиной футов, с желтыми волосами, овальным лицом, по-детски свежей, как у Оберона, кожей, в простом черном льняном платье без рукавов, в сандалиях, голубоглазая, и, увидев Оберона, она завизжала и бросилась к нему в объятия. Он едва успел отвести ружье, чтобы прижать ее к себе.
Он потерял всю свою выдержку, когда обнимал и всюду целовал ее. Он отбросил с ее лица волосы и неожиданно начал всхлипывать между поцелуями.
— Вот, что ты хотел, хватит! — заметил Родриго с кровати. Он повелительно хлопнул в ладоши. — Вы слышите меня, вы оба? Я сказал — хватит! Оберон, ты слышал, что я сказал?
Но эти двое отдались ласкам и переговаривались на каком-то иноземном языке, который будто бы состоял из пронзительных слов со свистящими звуками и который никто из нас не понимал. Квинн выглядел шокированным, Мона же ничуть не удивлялась. Это было зрелище.
Родриго тем временем встал с постели. Он схватил телефон с кнопками и повелительно заорал в него на испанском. Потом потряс телефоном в воздухе.
— Они все мертвы, — сообщил я. — Я их всех убил.
— О чем ты говоришь? — сказал он, от его любезности не осталось и следа, лицо исказилось от ярости. Он выдернул из ремня ружье, направив его на меня. — Ты был не вежлив со мной в моей же собственной комнате, — заметил он. — Я не намерен это терпеть.
Силовой волной я вырвал ружье из его рук и отшвырнул его к правой стене. Оно ударилось о штукатурку и упало на пол. Его глаза стали огромными, но он не был сломлен этой демонстрацией силы. Он пялился на меня, пытаясь найти объяснение того, что только что увидел, потом оценивающе уставился на Мону и Квинна.
Между тем оба Талтоса что-то решили между собой и наблюдали за ним. Мона приблизилась к парочке. Квинн стоял рядом со мной.
Я прощупал отель. Кто-то еще ходил этажом выше, но мне не удавалось определить Талтос это или человек.
— Хорошо, что вы от меня хотите? — спросил Родриго — Вам нужны деньги, или что? Вы убили всех моих людей, так? С какой целью? Вы хотите этот остров? Он мне не принадлежит, забирайте его. Я и так собирался отчаливать отсюда ночью. Мне все равно, что вы будете делать. Миравелль, отойди от него!
Внезапно его встревожил неопределенный гул, некий ясно выраженный звук, который я не мог идентифицировать, пока Родриго не выкрикнул:
— Вертолет! Они улетают без меня! — Он подбежал к открытому балкону. — Остановите их. Будь они прокляты.
Он хотел в Испанию, в ту ее область, где царило беззаконие.
Я вновь прощупал окрестности. Два человека. Мужчины. Какая польза для нас или будущего этого острова, если им удастся удрать? Я вцепился в железные перила балкона и наслал Огонь.
Я не знал, сможет ли их с такой дистанции настичь удар, но никто не узнает, если моя попытка окажется неудачной. Мое тело напряглось от попытки, внутри меня разрастался обжигающий комок, который я питал со всей возможной энергией, и внезапно Огонь ударил в вертолет с силой, заставившей его завалиться на бок. Я собрал для удара всю волю. Огонь. Вертолет охватило пламенем. Наконец он взорвался.
Это произошло на значительном расстоянии от нас, но все в комнате сжались, когда прозвучал взрыв. Вспышка осветила остров.
Родриго лишился дара речи.
Я схватился за перила, испытывая головокружение, истекая потом, затем отшатнулся назад, взирая на зрелище: огромная машина падает на взлетно-посадочную полосу. Вертолет медленно сгорал дотла. Меня снова замутило от мысли, что мне это по силам, что я это сделал. И ощущение пустоты, бессмысленности нахлынуло на меня. Я ни во что не верил. Я ни для чего не годился. Я должен был умереть. Все это будто зафиксировалось в моем сознании. Я не мог ни пошевелиться, ни заговорить.
Квинн взял ситуацию под контроль; рядом с собой я слышал его твердый голос.
— Итак, приятель, — сказал он Родриго. — Больше они не удирают без тебя. Еще какие-то пожелания к нам? А теперь скажи мне: что ты сделал с парочкой в номере пентхаус, теми, кого Миравелль и Оберон называют Мать и Отец?
Родриго медленно повернулся и посмотрел на меня злыми сузившимися глазами, его рот искривился от гнева. Он снова взял свой маленький телефон, и излил в него свое недовольство на испанском; единственным различимым словом было "Лоркин".
Наверху загремели шаги.
— Хммм… Итак, она тоже жива, — сказал Оберон из-за его спины.
Миравелль заговорила нежным певучим голосом:
— Ах, пожалуйста, пожалуйста, если вы явились, чтобы спасти нас, то давайте пойдем в комнату Матери и Отца. Давайте посмотрим на них. Родриго обещал, что они там, они на льду, пойдемте! Они целы и невредимы. Пожалуйста, Оберон, пожалуйста! Пока не пришла Лоркин.