Немного поразмыслив, брат Фрэнсис успокоился. В то время эти чертежи, вероятно, были многочисленны, словно сорняки, и злое дело вполне мог совершить сам владелец ящика. Фрэнсис укрыл рисунок от света собственной тенью, одновременно пытаясь развернуть его еще больше. В правом нижнем углу документа находился прямоугольник, в котором простыми печатными буквами были вписаны различные названия, даты, «номера патентов», номера перекрестных ссылок и имена. Его взгляд гулял по листу, пока не наткнулся на надпись:
«РАСЧЕТ ЦЕПИ: Лейбовиц И. Э.»
Брат Фрэнсис закрыл глаза, затряс головой – и не останавливался до тех пор, пока ему не показалось, что в ней что-то загремело. Вот она, вполне ясно различимая надпись:
«РАСЧЕТ ЦЕПИ: Лейбовиц И. Э.»
Он снова перевернул лист. Среди геометрических фигур и глупых рисунков виднелся четкий фиолетовый штамп:
Имя было написано явно женским почерком, совсем не похожим на поспешные каракули записок. Он снова посмотрел на инициалы на крышке ящика – «И. Э. Л.», – а затем на «РАСЧЕТ ЦЕПИ». В разных документах встречались те же самые инициалы.
В аббатстве шли споры – разумеется, исключительно теоретические – о том, будет ли причисленный к лику блаженных основатель ордена, если его наконец канонизируют, «святым Исааком» или «святым Эдуардом». Некоторые даже предпочитали вариант «святой Лейбовиц», так как до сегодняшнего дня блаженного называли по фамилии.
– Beate Leibowitz, ora pro me![10] – прошептал брат Фрэнсис. Его руки дрожали так сильно, что могли повредить хрупкие документы.
Он нашел Реликвии святого.
Конечно, Новый Рим еще не объявил Лейбовица святым, но брат Фрэнсис был настолько убежден в его святости, что ему хватило смелости добавить: Sancte Leibowitz, ora pro me![11] Не теряя времени на праздные умствования, послушник сразу пришел к следующему выводу: само Небо только что подало ему знак. Он нашел в пустыне то, что ему было поручено найти. Его призвание – стать монахом ордена.
Забыв строгий наказ аббата – не ждать впечатляющих или чудесных доказательств призвания свыше, послушник опустился на колени, вознес благодарственную молитву и дал обет прочитать две декады молитв за душу старого паломника, указавшего на камень, за которым находилось убежище. «Желаю тебе поскорее обрести голос, мальчик», – сказал путник. Только сейчас послушник заподозрил, что паломник имел в виду «Голос» с большой буквы.
«Ut solius tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocationis tuae conscius, si digneris me vocare…»[12]
Пусть аббат решает, говорил этот «голос» на языке случайностей или на языке причины и следствия. Пусть Promotor Fidei[13] полагает, что до Огненного Потопа фамилия «Лейбовиц», возможно, была довольно распространенной, и что инициалы «И. Э.» могут с равной вероятностью означать как «Исаак Эдуард», так и «Ичабод Эбенезер». Для Фрэнсиса существовал только один вариант.
Из далекого аббатства по пустыне полетели три ноты колокольного звона, а затем, после паузы, прозвучали еще девять нот.
– Angelus Domini nuntiavit Mariae[14], – покорно отозвался послушник и, подняв взгляд, удивленно заметил, что солнце превратилось в жирный алый эллипс и коснулось западного горизонта. Каменная стена вокруг жилища Фрэнсиса еще не была достроена.
Прочитав молитву, он поспешно сложил бумаги в старый ржавый ящик. Знамение свыше не обязательно должно вызывать стигматы, полученные в бою с дикими зверями или при попытке подружиться с голодной волчьей стаей.
К тому времени, когда на небе появились звезды, он уже сделал все, чтобы укрепить свое убежище. Защитит ли оно от волков? Это еще предстояло проверить, и притом довольно скоро. С запада до него уже несколько раз донесся волчий вой. Фрэнсис снова развел костер, однако было слишком темно, чтобы искать лиловые плоды кактусов – его единственную пищу, если не считать горстки сухого зерна, которую он получал по воскресеньям от священника, обходившего послушников со святыми дарами.
12
Чтобы только твоей воли жаждал я и только твоему голосу внимал, когда удостоишь мя… (