Сегодня ночью чувство голода терзало его меньше, чем горячее желание поскорее прибежать в аббатство и сообщить о находке. Однако поступить так – означало отказаться от своего призвания. Даровали ему знамение небеса или нет, но Великий пост он должен провести здесь, в бдениях, словно ничего особенного и не произошло.
Сидя у костра, брат Фрэнсис сонно смотрел в темноту – туда, где находилось Убежище Радиации, и пытался представить себе, что на этом месте возвышается величественный собор. Эта фантазия радовала его, хотя с трудом верилось, что этот удаленный уголок пустыни будет выбран в качестве центра будущей епархии. Ладно, пусть не собор, церковь поменьше – церковь Святого Лейбовица в Пустошах, окруженная садом и стеной, с гробницей святого, к которой из северных земель стекаются потоки паломников с препоясанными чреслами. «Отец» Фрэнсис из Юты показывает пилигримам развалины, даже проводит их через «Второй Люк» к чудесам «Закрытой Среды» и дальше, в катакомбы Огненного Потопа, где… где… А потом он отслужит мессу у камня-алтаря, в котором заключена Реликвия святого – лоскут мешковины? нитки из петли палача? отстриженные ногти со дна ржавого ящика? А может, «ПРОГРАММА СКАЧЕК»?
Фантазия брата Фрэнсиса увяла. Его шансы стать священником стремились к нулю. Братья Лейбовица – не миссионерский орден, и священники им были нужны только для самого аббатства и нескольких небольших монашеских общин в других местах. Более того, официально «святой» еще считался всего лишь блаженным и не будет объявлен святым до тех пор, пока он не сотворит еще несколько достоверных чудес, подкрепляющих его причисление к лику блаженных. Хотя, в отличие от канонизации, статус блаженного не являлся доказательством святости, это давало монахам ордена Лейбовица право официально поклоняться своему основателю и покровителю. В мечтах брата Фрэнсиса церковь уменьшилась до размеров придорожного алтаря, а река паломников превратилась в ручеек. Новый Рим занимали другие дела – например, официальное решение по вопросу о сверхъестественных дарах Святой Девы. Доминиканцы утверждали, что непорочное зачатие подразумевает не только наличие неотъемлемой благодати, но также то, что Пречистая Матерь обладала теми же сверхъестественными дарами, что и Ева до грехопадения. Теологи других орденов, признавая эту гипотезу благочестивой, тем не менее отрицали ее, заявляя, что «существо» может быть «изначально невинным» и при этом не обладать сверхъестественными дарами. Доминиканцы стояли на том, что данное убеждение всегда имплицитно присутствовало в других догматах – таких как Успение (сверхъестественное бессмертие) и Непогрешимость (сверхъестественная принципиальность). Пытаясь разрешить спор, Новый Рим, похоже, канонизацию Лейбовица отложил в долгий ящик.
Утешив себя мыслью о небольшом алтаре в честь блаженного и скромном ручейке паломников, брат Фрэнсис задремал. Когда он проснулся, от костра остались только сияющие угли. Что-то здесь не так, подумал он. Фрэнсис заморгал, вглядываясь в окружающую его тьму.
Из-за алеющих углей темный волк мигнул в ответ.
Послушник завопил и бросился в укрытие.
Этот вопль, решил он, дрожа от страха в своем логове из камней и веток, – всего лишь невольное нарушение обета молчания. Он лежал, прижимая к себе металлический ящик, и молился о том, чтобы дни Великого поста пролетели быстро. А тем временем стену его убежища царапали чьи-то когти.
3
– …и тогда, святой отец, я едва не взял хлеб и сыр.
– Но ты же его не взял?
– Нет.
– Значит, действием ты не согрешил.
– Я так хотел их взять, я уже чувствовал их вкус…
– Сознательно? Ты сознательно наслаждался этой фантазией?
– Нет.
– Ты пытался от нее избавиться.
– Да.
– Значит, в помыслах ты не совершил греха чревоугодия. Почему же ты считаешь себя виновным?
– Потому что затем я вышел из себя и облил его святой водой.
– Что?
Отец Чероки, одетый в орарь, смотрел на кающегося грешника, который стоял на коленях перед ним под палящим солнцем. Священнику не давала покоя мысль о том, как такой юноша (и притом, насколько он мог судить, не особенно умный) ухитряется находить возможности согрешить или почти согрешить, пребывая в полном одиночестве, посреди голой пустыни, вдали от всего, что вызывает искушение. Сложно попасть в неприятную ситуацию, если у тебя только четки, кремень, перочинный нож и молитвенник. По крайней мере, так казалось отцу Чероки. Однако исповедь сильно затянулась, и он мечтал о том, чтобы мальчик наконец с ней закруглился. Отца Чероки замучил артрит. Рядом на переносном столике, который он возил с собой, лежали Святые Дары, и поэтому священник предпочитал стоять – или опуститься на колени вместе с кающимся. Он зажег свечу перед золотым ящичком с Дарами, но на фоне солнца ее огонек не был виден – возможно, ее задул ветер.