Я растворился в музыке, забыв о том, кто я и где нахожусь. В моем сознании рухнули окружающие каменные стены. Свежий воздух снова толкал в лицо упругими волнами. Потрескивал костёр. Пахло солдатской кашей с солониной. Мертвый хор Сарьенского полка подпевал мне, вызывая волны мурашек по всему телу. Казалось, будто я прорвался сквозь незримую преграду, отделяющую загробный мир от нашего. И теперь мог обменяться с погибшими товарищами последним словом. Пусть мы были знакомы совсем немного, но мы вместе с ними проливали кровь. И свою, и чужую. И это сплотило нас, как ничто другое. Суровое воинское братство сплавило наши души в единый монолит. Мне было очень тоскливо оттого, что они меня покинули. Это чувство гложущего одиночества сейчас кололо острее, чем когда-либо, и сжирало изнутри, как комок голодных плотоядных червей.
А ведь я многократно с чужих слов слышал о подобном в своей прошлой жизни. Частенько бывавшие на войне завсегдатаи заведений, где я играл, перебирали с алкоголем и заплетающимся языком пересказывали ровно то же самое, что я сейчас чувствовал. Но я не понимал их. Не осознавал и не представлял всей глубины их слов. Прозрел я только сейчас. В давящем плену подземных тоннелей.
Да, у Александра Горюнова никогда не было настоящих друзей. Их я нашел лишь став Ризантом нор Адамастро. И почти сразу же потерял…
— Прощайте, — одними губами произнес я, смотря в одну точку. — Я обязательно поведаю всем, как храбро вы сражались…
Финальный аккорд повис в воздухе, и пальцы замерли, не решаясь больше прикасаться к серебряным язычкам. Постепенно негромкое пение калимбы смолкло, и на вертеп опустилась тягостная тишина. Моя похитительница сидела неподвижно, не решаясь пошевелиться. Вполне вероятно, что она тоже ощутила ту незримую бурю, гремевшую в моей душе.
Я медленно повернул голову и в тусклом свете пещерного мха увидел, что на щеках альбиноски едва заметно блестят дорожки от слез.
— Это было… волшебно, Риз… — дрожащим голосом вымолвила она. — Я… я никогда не думала, что музыка может быть такой… такой…
Не сумев до конца сформулировать свою мысль, красноглазая порывисто подалась вперед. Её тонкие руки обвили мою шею и притянули к себе. Короткий миг, и черные губы страстно впились в мои уста.
Это был наш первый с ней поцелуй. Ведь раньше Насшафа ничего подобного себе не позволяла. Я вообще не подозревал, что кьеррам этот жест известен. Пленительница могла нюхать меня, кусать, тереться, жадно прижимать к себе. Но целовать — никогда.
— Я клянусь, что никому тебя не отдам Риз-з, — пообещала дочь Абиссалии, отстранившись от моих уст. — Я буду защищать тебя даже ценой собственной ж-жиз-з-зни.
«Тем хуже для тебя…» — пронеслось в моей голове. Но вслух я ничего так и не сказал.
Насшафа, как и всегда, уснула на моем плече. Копна ее белоснежных волос разметалась повсюду, свисая с края постели красивым водопадом. Интересно, понимала ли альбиноска, что это был последний раз, когда я изображал из себя покорного слафа? Ведь чем бы ни окончилась моя авантюра, а наши странные взаимоотношения уже никогда не станут прежними.
Легко коснувшись её лица рукой, я задумался. Сформировать ли мне «Холодок», чтобы остановить сердце белой дьяволицы навсегда? Или оставить её в живых, просто погрузив в магический сон? Хм… как странно. Я чувствую, что прикончил бы Насшафу без малейших колебаний, встань она с клинками на пути к моей свободе. Но убить спящую… это было для меня слишком.
Ох, Сашок, только не говори, что эта красноглазая тварь оставила свой след в твоей душе. Ты же её ненавидел? Ты сотню раз хотел испепелить её, пока заново учился ходить. Что же сейчас произошло? Неужели этот прощальный поцелуй много значил и для тебя? Тьфу, Горюнов, что ж ты за размазня такая! Ладно, сойдемся на том, что в случае неудачного побега Насшафа полезней будет мне живой. Вдруг она сумеет защитить меня от гнева верховного отца и выторговать мою жизнь? Шанс этого мизерный, но он всё же есть. А чем больше ставок делаешь, тем выше вероятность, что сыграет хотя бы одна из них.
Приняв решение, я сформировал одно из новых плетений, названное «Морфеем», и погрузил альбиноску в глубокий сон. Затем я поднялся, немного попрыгал, разогрел тело «Божественным перстом» и взялся за сборы своих нехитрых пожитков. Повесил калимбу за спину, привязав к ней кожаный ремешок. Натянул потертые, но все еще целые сапоги. Достал браслет с символом Сарьенского полка, тщательно запрятанный за парочкой людских чучел. Вот, пожалуй, и всё, что у меня было. Хотя нет, кое-что еще может мне пригодиться…