– Да нет и особенного желания, мамочка!
«Красива, но взбалмошна, бросила мужа и с ребенком прикатила к нам. Ни капельки не тоскует: поет и хохочет, как девчонка, а ей уже двадцать четыре года. Ждет тебя – хочет, зачем-то, учить латинский язык… Вообще – пустая особа, и я очень не рада этой гостье: безцеремонна и беспардонна». – Ну и чёрт с ней!..
V
– Прощайте!
Всё ли? Чемодан тут… Подушка с одеялом… Палка… Плед… Гитара…
– Трогай!
Мягко покатилась пролетка по лужку двора и потом громко застучала по мостовой. Ну, слава Богу! Всё идет прекрасно… Как приятно уезжать… С любовью смотрю на знакомые улицы, на прохожих и проезжих: так бы и раскланялся! Вон знакомый крендель над булочной. Вон «Парикмахерская», где меня стригли… Театр, почта, золотоглавый собор, сад…
– Прощай, сад! Спасибо!
Выехали из города; потянулась слобода с шумливыми мелочными лавочками, трактирами, пивными, ломовыми извозчиками, безграмотными вывесками… Вон: «Карасин, Паперосы, а также Чай и Кофей»…
– Прибавь! прибавь! Опоздаем. Пароход уходит в восемь.
– На этот опоздаешь, на другой попадем! Их много отходит…
– Мне нельзя на другом, а надо на «Самолет».
– Уже близко пристани: клубится дым пароходных труб, гудят свистки, то басом, то дискантом, обгоняют спешащие на пароходы пассажиры… Скорей! Подскакиваю на пролетке, помогаю лошади и тычу в спину извозчика…
– Тпру!
– Вишь и не опоздали. Зря горячился, гнал… За это надо прибавить.
– Матрос, на пароход!..
Матрос забрал в руки всё мое имущество, и мы торопливо зашагали по скрипучим мосткам.
– Какой пароход?
– «Гоголь».
– Свисток был?
– Два. Сейчас отваливает…
Торговцы, рассевшиеся вдоль мостков, хватают за полы и за руки, предлагая колбасу, семгу, булки, чулки, гребешки…
– Куда мне к чёрту!
Гудит последний свисток, а они… Вот дурачье. Дорогу!
…Уф! Наконец-то! Теперь уж спокойно. Она где-нибудь здесь… Да вон она, у перил балкона!.. Внимательно ищет кого-то глазами, ждет и страшно волнуется… Конечно, меня. Милая, как она волнуется! Не спешу успокоить: очень уж радостно видеть, как она ждет меня. Снимают трап. Зоя перегнулась через перила. Оглушительно зашумел под колесом пар, пароход вздрогнул и стал медленно отдаляться от пристани… Что с ней? Отирает платочком слезы…
– Зоя!
Обернулась и радостно схватила за руку, а в глазах – слезы…
– Вы здесь? Когда? Как же это так… Я проворонила вас…
Звонко смеется, лицо рдеет румянцем, и не знает, что еще сказать.
– Вы… плакали, что ли?
– Нет… О чем мне плакать?.. Что-то попало в глаз…
– Не надо тереть…
– Вы во втором классе?
– Да. А вы?
– Я – тоже.
Улыбнулись друг другу и стали быстро ходить по балкону вокруг парохода…
– Ах, как я люблю Волгу и пароход! А день-то какой! Как стекло вода… Чайки! Давайте кормить, чаек!
Мы бросали чайкам кусочки белого хлеба, и чайки на лету ловили их, ныряли в воздухе над кормой парохода и дико вскрикивали, встряхивая крыльями… Кругом налаживалась своеобразная речная жизнь: под шум хлопающих по воде колес пассажиры читали, дремали, слонялись по палубе, распивали чаи, позванивали посудой и ложечками, а некоторые уже аппетитно поедали рыбные солянки и сочные бифштексы с кровью… Бегали в запуски звонкоголосые ребятки, где-то внизу повар рубил «под польку» котлеты и, как улей, гудел чернорабочий люд… Надоело Зое кормить чаек.
– А, знаете, я сама непрочь бы покушать.
Уселись в рубке и стали совещаться, что бы заказать на завтрак… И во всем мы находили повод смеяться, радоваться, и, должно быть, наши глаза не могли скрыть того, что было в сердце: когда я в ожидании завтрака, пошел к себе в каюту, чтобы придать своей шевелюре наивозможнейший поэтический вид, лакей постучал в дверь, приоткрыл ее и сказал:
– Супруга вас ждут кушать!
Это была столь приятная неожиданность, что я не стал опровергать ошибки:
– Скажите, что я сейчас приду…
– Слушаюсь.
Кушаем. Изредка взглядываем друг на друга и смущенно улыбаемся. Зоя хозяйничает, угощает… Наклоняясь друг к другу, тихо подтруниваем над пассажирами, вскакиваем смотреть на встречные пароходы, машем платками и снова бежим к столу… На нас смотрят с завистью одинокие мужчины и заглядываются на мою золотоволосую спутницу… Нахалы! Злобно бросаю на них уничтожающие взгляды, прошу Зою сесть к ним спиной. Слава Богу, поняли, болваны, что рискуют нарваться на человека, который не привык шутить. Я называю мою милую – Зоей, она меня – Геннадием… И в этом – неизъяснимая прелесть. На «вы», но без величания – и в этом есть красивая-простота, и чистая близость, и бережное отношение к своему счастью… Мягко вздрагивает пароход всем корпусом, и весело позванивают на столе бокалы и рюмки. Я прикрыл лицо рукой и смотрю через промежутки пальцев на Зою… Боже мой, какая это красота! Не оторвешься. И опять всего меня обволакивает излучение этой красоты, как во время занятия алгеброй, в палисаднике. Я опьяняюсь этой красотой и тону в ней, растворяюсь…