Вереница девушек в форменных белых платьях ниже колена и одетых в строгие черные костюмы парней, стекалась в танцевальный павильон центральной башни. Оба крыла, разделенные между собой, теперь связали деревянные мостики. Юноши-гимназисты из своей башни подходили к стеклянным дверям класса танцев, а мы друг за дружкой шли со своей стороны. Два потока смешивались у входа в класс и втягивались в павильон уже вместе.
— Тэа Эста, — окликнули позади, когда я оказалась на входе, и стоило большого труда удержаться от страдальческой гримасы, — тэа Эста, позвольте проводить вас.
Под локоток подхватила юношеская рука, и меня потянуло вперед, к той стене огромного зала, у которой всегда выстраивались гимназистки.
— Спасибо, теон[1] Венсан, но я бы сама дошла.
— Мариона, — жаркий шепот на ухо уведомил меня, что пожелание одиночной прогулки осталось неуслышанным. — Я сочинил для вас новые стихи.
— Как это мило, — пробормотала в ответ, невольно ускоряя шаг, чтобы побыстрее дойти до места.
— Только послушайте начало, — произнес вдохновленный поэт, — при виде вас все члены во мне встрепенулись...
— Что, кх, кх, простите, у вас встрепенулось?
— Душа наизнанку и истекает сердце любовью,
Видимо, сильно истекает.
— О, сжалься, первопрелестная дива,
Где он находит такие слова?
— И приходи ко мне на свидание, — полная драматизма пауза и вопрос на выдохе, — ну как вам?
— Это конец стихотворения? — поразилась я.
— Я полагаю расширить его до поэмы. Вам понравилось?
— Мне? Э-э, а как же рифма, теон Венсан?
— Рифмам свойственно опошлять высокую поэзию. Когда в строчках звучит душа ни к чему созвучие окончаний. Так вы придете? — вновь перешел в наступление гимназист, — вечером, к решетке сада?
— Ой, мне нужно подумать, теон. Благодарю, — я присела в коротком поклоне, дико обрадовавшись, что так вовремя оказалась возле стены, а парень изящно поклонился и направился к зеркальной стене напротив.
Сперва вступил клавесин, к нему прибавились струнные и флейта. На полупальцах, изящно ступая, мы маленькими шажками двинулись к целому строю семенивших навстречу кавалеров. У некоторых получалось шагать ужасно забавно, я даже подозревала, что они делают так нарочно, желая рассмешить сохранявших строгие лица партнерш.
Наши учителя сурово следили за порядком, смех или нарушение манеры исполнения со строго выдержанными позами, слишком угловатый рисунок вместо закругленных линий карались пыткой заучивать эти движения до полного упадка сил. Однако несмотря на усилия преподавателей, учивших невежественных гимназистов, что такое настоящее изящество и мастерство исполнения, по вечерам почти половина класса со скорбными лицами повторяла те же самые движения до сотни раз. Правда, в законное свободное время никто и не думал приглашать для нас учеников из мужского крыла, и мы оттачивали танцевальные па друг с другом.
Первым моим партнером стал Берт Венсан, ловко занявший место прямо напротив. К счастью, юноша отличался врожденной утонченностью. Танцевать с ним было легко и просто, чего не сказать о его умении сочинять стихи. Мой слух определенно страдал, зато ноги оставались в целости. Однако при смене партнера, когда меня подхватил, а если точнее, перехватил следующий танцор, ногам повезло меньше. Крепко сжав ладонями мою талию, Арто Орсель неловко отдавил пальцы, укрытые лишь тонким шелком матерчатых туфель.
— Ой, — высказался он, чем собственно и закончилось все выражение раскаяния. Арто несвойственно было подозревать себя в неуклюжести или хоть на грамм понижать высокое самомнение, чтобы рассыпаться в извинениях.
Три года воспитания в стенах гимназии сказались на Орселе совершенно непостижимым образом. Потому что постигнуть, как он умудрился остаться таким же самоуверенно грубым, каким явился на поступление, для меня казалось невозможным. Вероятно, дело было в его статусе фаворита. Являясь одним из лучших по физической подготовке и магической защите, он часто выступал за школу во время крупных состязаний. За эти первые места и славу, приносимую гимназии, ему многое прощалось. Конечно, я даже не думала подозревать некоторых учителей в излишней снисходительности ввиду высокого статуса отца Арто, сенатора Орселя. Но факт оставался фактом, самомнение гимназиста только выросло к четвертому году.