В комнате, небрежно скинув черный халат из тяжелого шелка на постель, критично рассмотрела себя в высоком зеркале — высокая, тонкокостная, с едва доходящими до плеч непослушными волнами каштановых волос. Стебель клематиса — зола и пепел осевшие на запястье, обвивающие предплечье и вспыхивающие угольным остовом навсегда сгоревшего цветка на плече. Татуировка, вызывающая своей детализированностью и красотой неизменное восхищение на всех арт-сборищах — вечное напоминание об утраченном прошлом.
Серебристое платье второй кожей обтянуло точеные формы, алый шарф под цвет помады отвлек от грустной задумчивости взгляда. С усилием отказавшись от удобства кроссовок, она позволила себе хрупкую женственность высокого каблука: «Сегодня мне некуда спешить».
К галерее Полина подъехала раньше на полчаса, рассудив, что для неторопливого кофе времени маловато, а для праздной прогулки — неподходящая обувь, решила осмотреться внутри.
Ранний час не располагал к толпам посетителей, зато позволял насладиться личным пространство, эгоистично впитывая энергию чужого вдохновения. Девушка неторопливо миновала анфиладу залов, оказавшись в небольшой комнате, выходящей во внутренний двор. Среди цветущих сакур, под сенью плакучих ив стояли кофейные столики и мягкие диванчики для посетителей. На барной стойке был выставлен сервиз с кофейником и ажурными чашками, но никого поблизости не наблюдалось. Полина оглянулась, испытывая странное чувство, будто кто-то наблюдает за ней — сад был пуст. Достав мобильный, набрала номер назначившего встречу куратора — звонок прозвучал где-то в глубине двора, за поворотом мощенной дорожки, теряющейся среди склонившихся до земли ивовых ветвей.
В тишине пустого кафе каблуки особенно звонко стучали по каменным плиткам. Встреча приобретала налет загадочности, выходя за формальный деловой формат, и девушке стало слегка не по себе. Ориентируясь на трель звонка, она свернула за поворот, прошла сквозь длинные, путающиеся в прическе и цепляющиеся за шарф ветви и остановилась у низкого столика, на котором вибрировал и наигрывал вальс Штрауса оставленный кем-то телефон. На экране высвечивалось ее имя. Полина раздраженно нажала «отбой», оглядываясь. По-прежнему, никого!
Только на широком полукруглом диване — прозрачная папка чьих-то эскизов. Несколько резких как молнии шагов, сопровождающихся цокотом каблуков, подобным грохоту грома в тишине природного алькова. На верхнем рисунке языки пламени, в огне которого чернеют, догорая две переплетенные лианы. Потерявшими уверенность, подрагивающими пальцами девушка взяла папку, осторожно перелистнула, открывая следующую работу — белый клематис с золотым абрисом лепестков в лиловой дымке весеннего леса. Она прикусила губу, гася рвущийся громкий вздох, зажмурилась, боясь смотреть, но все же вытащила наугад третий эскиз — сквозь запотевшее зеркало в ванной смотрели двое — девушка с алым цветком на плече и мужчина, обвитый черными стеблями гиностеммы.
— Мисс Эрлих, простите, что заставил ждать, — низкий грудной голос — удивительное сходство, иллюзия, неудачная шутка, привет от давнего мертвеца.
— Это я приехала раньше, — заставляя слова звучать спокойно и ровно, унимая нервность рук, медленно откладывая стопку рисунков и оборачиваясь. Бледное скуластое лицо с глубокими, серыми, как грозовое небо глазами, едва уловимая усмешка тонких губ. Меньше секунды на узнавание, стремительный миг на взрыв эмоций и ровно три гулких шага до меткой пощечины:
— Ты живой!
— Ай-яй-яй, дикая молодая Повилика! — ладонь, пойманная в капкан сильных пальцев, прижатая к теплой щеке. Пульс, бьющийся под кожей, дыхание, разрывающее грудь.
— Гин…
— Полина…
И поцелуй, подтверждающий жизнь, наполняющий пустоту, заставляющий сердце биться счастьем, сводящим с ума.
— Но как?
— Магия, — все та же усмешка, пойманная на кончик языка, пока руки проверяют реальность тел, проникают под одежду, спешат жить.
Тонкое, не скрывающее красоты платье на изящных изгибах молодого тела. Черный обвивающий руку цветок, распускающий лепестки у ключицы, и мои ладони, касающиеся его, скидывающие бретель, освобождающие шею долгим, мучительно крепким поцелуям. Наградой за томительные вековые ожидания стон согласия, слетающий с влажных приоткрытых губ. Холодные длинные пальцы — резкие, нетерпеливо распахивающие рубашку на моем теле, скользящие по вздымающейся груди, изучающие идущую от сердца вязь гиностеммы.