— Как вам лекция? — мягкий голос выдернул из задумчивости. Не сразу, но Полина поняла, что мужчина обращается к ней. Смущаясь от внезапного внимания, неопределенно пожала плечами. Расстегнутая рубашка соскользнула, оголяя плечо. Не успела девушка поправить одежду, как доктор Гарнье спустился с кафедры и остановился в паре шагов от нее.
— Смотрю, не только я здесь разбираюсь в символах. Белый клематис — чистота помыслов и невинность души. Автор вашей татуировки — настоящий мастер.
И хотя вблизи Рейнар Гарнье оказался значительно привлекательнее, чем с верхнего ряда амфитеатра, Полина лишь мельком взглянула на мужчину. Во все глаза она уставилась на собственное плечо — еще утром ярко оранжевый, сейчас клематис утратил цвет — белоснежный, с тонкими золотыми прожилками, он буквально светился на фоне изумрудной листвы, оплетающей руку вплоть до предплечья.
— В час особой нужды, когда древо зла раскинет ветви над миром, и в тени его пропадет надежда на свет, раскроется веер клематиса… — нараспев продекламировал Рейнар и полностью завладел вниманием Полины.
— Откуда вы знаете?! — слова старинного пророчества слетели с губ незнакомца давней заученной присказкой. Слова, которые, она была уверена, знали только четверо из ныне живущих. И среди этих доверенных лиц точно не значилось смазливого медийного искусствоведа.
— Пришло время… — и точно отбрасывая пелену таинственности, мужчина тряхнул головой, убирая с лица непослушную светлую прядь. Приветливо улыбнулся и протянул раскрытую ладонь в знак знакомства. — Рейнар Гарнье, рад встрече с мадемуазель…
— Эрлих, Полина Эрлих, — девушка растерянно представилась и пожала руку.
— Самурай Полина, мир срочно нуждается в твоей защите! — в приоткрытую дверь заглянула голова студента, который всю лекцию отвлекал однокурсницу комментариями.
— Он прав, — искусствовед с явной неохотой отпустил девичьи пальцы, и Полине безудержно захотелось разгадать тайные мысли, спрятанные под дежурной отработанной улыбкой. Она не могла позволить себе просто уйти после всех совпадений, намеков и недомолвок. Белый цветок клематиса на плече требовал немедленного ответа. — Сегодня вечером я выступаю на камерном симпозиуме в галерее в порту. Приходите. Наша тема не терпит спешки и лишних ушей.
В ладони Полины легло приглашение — на плотном дизайнерском картоне, в обрамлении серебристо-серого растительного орнамента, витиеватым старомодным шрифтом значилось: «XX век — искусство на грани нервного срыва», далее следовало место, время и куар-код для прохождения охраны. Едва заметная надпись «при поддержке корпорации «Баланс» терялась во флористической вязи.
Полина подчинилась мягкому, внушающему доверие голосу собеседника, открытому, располагающему к себе, улыбающемуся лицу Рейнара и настойчивому окрику однокурсника из-за приоткрытых дверей. Сунув приглашение в рюкзак, девушка поспешила к выходу, но, будучи уже одной ногой в коридоре, обернулась — Гарнье смотрел ей вслед. Лукаво подмигнув, мужчина прошептал одними губами, но на Полину сказанное обрушилось подобно лавине в горах:
— До встречи, юная Повилика.
Шансов у меня нет, как и разума это понять, и сил отступить. Но я все равно не могу отвести от нее взгляд. Мы летим сквозь облако, золотое в лучах заката. Далеко внизу, за панорамными окнами прогулочной палубы, от Британских островов к материку несет свои холодные воды Северное море. А я безотрывно смотрю на нее, сидящую в плетеном кресле и что-то пишущую в блокнот. Непослушный локон вырвался из плена жемчужных шпилек и вьется вдоль виска. Солнечные зайчики теряются в завитках, чтобы вновь вспыхнуть в самоцветах аккуратной серьги. Она не смотрит в мою сторону, и это к лучшему — страница за страницей угольный карандаш выводит на бумаге абрис ее лица, линию тонких губ, тень от длинных ресниц и фиолетовые цветы барвинка, теряющиеся под кружевным воротом строгой блузы. Я злюсь оттого, что не в состоянии в полной мере передать ее красоту, но не могу остановиться в попытках перенести ее на рисунок. В конце концов, это единственное, на что я могу рассчитывать. Пройдя мимо, она одарит меня быстрой улыбкой — виноватой, извиняющейся, с налетом обреченной грусти, и протянет ладони в ажурных перчатках другому. Мое сердце горьким вязким комом ударит под горло и заставит отвести взгляд от чужого счастья. Счастья, которому никогда не суждено стать моим. Несколько часов полета от Лондона до Парижа становятся для меня самым тяжелым испытанием в жизни. Глупец, еще вчера я верил, что смогу завоевать ее, будучи рядом! Одержимым фанатиком преследовал объект своего поклонения до самого трапа, втридорога перекупил билет в первый класс, чтобы уже на сходнях увидеть, как румянец заливает бледные щеки, когда их касается чужой вероломный поцелуй.