Иногда невежество Сири просто приводило меня в ужас.
Она ничего не знала о моей жизни вдали от нее. Спрашивала, но вот нужны ли ей были ответы – я не всегда понимал. Часами я объяснял устройство звездолетов, волшебную физику двигателей Хоукинга, но Сири не понимала. Один раз подробно рассказал, в чем разница между «Лос-Анджелесом» и их древним маломощным кораблем, а она все выслушала и спросила: «Но почему же моим предкам понадобилось восемьдесят лет, чтобы добраться до Мауи Заветной, а вы долетаете сюда за сто тридцать дней?» Удивительно. Она не поняла вообще ничего.
Историю Сири знала из рук вон плохо. Гегемония и Великая сеть были для нее красивым, но глупым мифом, детской сказкой. Ее равнодушие порой сводило меня с ума.
Она очень хорошо знала о ранних днях хиджры – во всяком случае, о том, что касалось колонистов и Мауи Заветной. Иногда рассказывала что-нибудь забавное о древних временах, использовала какую-нибудь старомодную фразу. Но о том, что произошло после хиджры, она не знала ничего. Сад и Бродяги, Возрождение и Лузус – эти слова для нее были пустым звуком. Салмен Брей и генерал Гораций Гленнон-Хайт – эти имена для нее ничего не значили. Ничего.
В последнюю нашу встречу Сири было семьдесят стандартных лет. За все эти семьдесят лет она ни разу не бывала за пределами своего мира, не использовала комлог, не пробовала алкоголя (кроме вина), не имела дела с психохирургами, не путешествовала через портал, не курила марихуану, не подвергалась генокоррекции, не подключалась к симулятору, не училась в школе или университете, не употребляла нуклеиновые медикаменты, не слышала о дзэн-христианстве и не летала ни на чем, кроме древнего «Виккена» – воздушного глиссера, который принадлежал ее семье.
И ни с кем, кроме меня, не занималась любовью. Так она говорила. Я ей верил.
Во время нашего первого Воссоединения там, на архипелаге, Сири показала мне дельфинов.
Мы проснулись перед восходом. С верхних уровней древесного дома лучше всего было наблюдать, как на бледном восточном горизонте занимается рассвет. В вышине розовели тонкие перышки облаков. Взошло солнце, и море превратилось в расплавленный металл.
– Пошли поплаваем, – позвала Сири.
Ее тело купалось в утренних лучах, на деревянную платформу позади девушки ложилась длинная тень.
– Я так устал. Потом.
Мы не спали почти всю ночь – разговаривали, занимались любовью, снова разговаривали и снова занимались любовью. Теперь меня слегка мутило от бессонницы, я чувствовал себя иссякшим и опустошенным. Под ногами подрагивал плавучий остров, голова кружилась, словно я был навеселе.
– Нет, пошли сейчас.
Сири схватила меня за руку и куда-то потащила. Я злился, но не спорил. Наше первое Воссоединение. Ей было двадцать шесть – на семь лет больше, чем мне. Но она оставалась все такой же порывистой, похожей на ту совсем юную Сири, которую я увел с праздника десять месяцев назад по моему времени. Тот же непринужденный грудной смех. Такой же нетерпеливый и пронзительный взгляд зеленых глаз. Густая копна золотисто-рыжих волос. Только вот тело стало более взрослым – то, что раньше только-только обещало расцвести, теперь созрело. Высокая, упругая, почти девическая грудь, веснушки, белая прозрачная кожа, сквозь которую просвечивали голубые жилки. Та же самая грудь, и в то же время другая. Она сама стала другой.
– Так ты пойдешь со мной или так и будешь сидеть здесь и пялиться?
Мы спустились на нижнюю платформу, и она сбросила длинное платье. У пристани все еще болтался наш маленький кораблик. Наверху на утреннем ветерке начали раскрываться древесные паруса. До этого Сири неизменно надевала купальник, когда отправлялась плавать. Теперь же на ней не было ничего. Ее соски на холоде увеличились и отвердели.
– А мы сможем потом догнать остров?
Я, прищурившись, оглядывал хлопающие паруса. Прежде мы всегда дожидались середины дня, когда остров останавливался и наступал штиль. Море становилось тогда зеркально‑гладким. Сейчас же листья наполнялись ветром, натягивались кливерные лианы.
– Не говори глупостей. Мы в любой момент можем ухватиться за килевой корень и вернуться по нему назад. Или за питающий усик. Пошли.
Сири натянула осмотическую маску, а вторую бросила мне. Из-за прозрачной пленки ее лицо выглядело лоснящимся, словно его намазали маслом. Из кармана платья она достала большой медальон и повесила себе на шею. Темное украшение зловеще смотрелось на белой коже.
– Это что такое?
Сири не стала снимать маску и отвечать, а вместо этого обмотала вокруг шеи коммуникационный провод и вручила мне наушники. Ее голос доносился из них, как из консервной банки.