Бледное лицо Адрияна Брюно приняло зеленоватый оттенок, его глаза, до сих пор еще прекрасные, несмотря на испуг, сделались стеклянными. Он задыхался прерывая свой рассказ тяжелыми вздохами.
— Негры, которые нас сопровождали… были дурные люди… воры… всегда склонные… ко всяким злодействам… Один из них умер… я сказал другим… что мой сотоварищ…. колдун, который мучит души… умерших… что он погубил… своего слугу… чтобы его душа… служила ему проводником… по озерам и рекам… Я их уверял, что я добр и полон сострадания к ним. Они мне поверили и убили… Сильвестра… Это было вечером, на берегу Луапулы… Ваш друг лежал в лодке, любуясь звездами… Ночь была прекрасна и свежа, как эта… Слышно было рычание крокодилов, как сегодня вечером… Один негр вскочил в лодку… и нанес… Реймону… первый удар веслом. Другие последовали за ним… и покончили… я был на берегу с ружьем в руках… Он видел меня… и протягивал ко мне… руки… Я не пошевелился… Негры перестали его бить… Когда из его размозженной головы… потекли мозги… Тогда они бросили его в воду… и тотчас же… крокодилы бросились на него… как стая волков… Они рвали его члены… разрывали в куски его туловище… Я слышал, как хрустели его кости… как раздирались… его мускулы…
Онора, который из багрового сделался бледен, как полотно, и почти потеряв сознание, не имел даже силы заставить замолчать слишком разговорившегося сумасшедшего.
— Негры убежали, захватив лодку, бумаги, платье и провизию. Я остался один, один среди пустыни, или даже хуже, — среди диких племен. Меня охватил ужас, била лихорадка… Постоянно я видел человека с размозженной головой, пожираемого крокодилами. Я кричал, я хотел лишить себя жизни, но у меня не хватило духу… Я шел весь день и почти всю ночь… и останавливался только тогда, когда падал от усталости… Я шел два-три дня и во сне мне казалось, что я иду… Вот и теперь возвратившись в Европу, в Париж, я продолжаю ходить весь день и даже ночью, во сне, меня преследует это вечное хождение. Только в Париже я предпочитаю ходить в толпе, потому что только там я не вижу убитого человека, которого пожирают крокодилы.
— Крокодилы!.. — машинально повторил Онора.
— Да, крокодилы… Вам нужно все сказать, не правда ли?.. Итак, я люблю этих животных. На берегу Нила, после преступления, они не возбуждали во мне никакого ужаса. Здесь же я страдаю от того, что не могу их более видеть. Много раз мне хотелось войти в зверинец, куда меня влекло непреодолимое любопытство… Но я сопротивлялся, сознавая опасность и будучи убежден, что они растерзают меня. Я также хорошо знал и то, что у Реймона Сильвестра был друг в том городе, где он раньше жил…
При первых словах этой фразы, в которой проглядывало, несмотря на сомнамбулизм, сумасшествие несчастного, Онора, силой воли очнулся от своего полуобморочного состояния, и снова восстал. Онора гипнотизировал, Онора — апоплектик, вспыльчивый и злобный, Онора — отшельник, суровая душа которого находила удовольствие в гордых софизмах, он присвоил себе право наказать убийцу своего друга, подвергнув его ужасному опыту.
— Крокодилы, — сказал он ему, — ты был слишком безумен, любя их и слишком умен, думая, что они и я будем причиной твоей гибели. Это наказание, действительно, назначено тебе: быть съеденным живым. Теперь ты услышишь, как будут хрустеть твои собственные кости и как они будут рвать твои собственные мускулы…
Что же это?! Неужели Онора Мери тоже сошел с ума? Нет еще!.. Но неужели же он убьет в свою очередь, Адрияна Брюно и бросит его в бассейн с крокодилами? Он злоупотребит могуществом гипнотизатора над загипнотизированным. Это безмерное и преступное могущество, попирающее все законы, все явления природы, способное заставить «субъекта» испарения гнили принимать за запах роз, и пуховую постель за раскаленные уголья инквизиции
Лицо сумасшедшего выражало ужас. Его руки конвульсивно сжимались.
— Пощадите! Пощадите! — бормотал он.
— А ты пощадил Реймона Сильвестра? Он был в расцвете лет, накануне своей славы… а ты? Ты, подлый безумец, для которого смерть была бы спасением… Будет ли равенство в ваших судьбах?.. Правда, я могу еще прибавить горечи к твоей, участи… Ты сделаешь все, чтобы мне ни вздумалось тебе приказать… Ты сейчас же сойдешь с лестницы…
Сумасшедший сделал несколько шагов по комнате, воображая, что он спускается по ступенькам лестницы и протягивал руку на воображаемые перила. Гипнотизатор остановил его.
— Ну вот, ты теперь в зверинце, крокодилы почуяли твое приближение… Они просыпаются… Слышишь ли ты их голодный рев?
Была глубокая тишина. На спокойном небе начинал бледнеть рассвет.
Но сумасшедший затыкал себе уши
— Что мне делать? У меня скоро развалится голова от этого ужасного крика!.. О нет, вы меня не дотащите до них… Я уцеплюсь за дверь, за клетку со змеями!..
И присоединяя к словам собственное действие, он бросился на пол, делая вид, будто он цепляется за что-то прочное.
— Что такое твоя воля перед моей? Убийца!.. Смотри!.. Я тебя поднимаю так же легко, как перо!.. Вот ты уже перед крокодилами… Видишь ли ты их грозные пасти? Ну встань! Будь человеком, смотри им прямо в глаза!
Сумасшедший встал, губы его искривились в отчаянной гримасе, глаза были полны слез.
— Они ужасны!.. Как я мог любить этих чудовищ! Я сам этого не понимаю, и это доказывает только, что я был сумасшедшим… я ненавижу их теперь, говорю вам. Вы должны быть этим довольны! Дайте же мне уйти!.. Ведь вы не убийца… не палач!..
— Палач?.. Да, палач! Потому что для тебя нет закона… Вместо того чтобы наказать, тебя бы пожалели и поместили в покойный сумасшедший дом… Это была бы возмутительная несправедливость! Не жди сострадания!..
— Сжальтесь, простите меня, мой добрый господин! — лепетал Адриян Брюно, ползая на коленях и стараясь обнять ноги Онора.
— Не прикасайся ко мне!.. Бросайся в бассейн!
Загипнотизированный дико вскрикнул.
— Замолчи!.. Вот ты в воде… Вот крокодилы окружают тебя, вот они нападают, повалили тебя… Если ты не тонешь, то только потому, что твоя голова покоится на их тесно сплоченных спинах… Чувствуешь ли ты жесткую броню, острые когти их лап? Видишь ли ты их желтые, уставленные на тебя глаза?.. Что больно они кусаются?.. Бедные твои руки! Вот они разрывают их в клочки! А нога твоя! Они ее отрывают.
Сумасшедший боролся изо всей силы с ужасным видением. Он с ужасом протягивал руки, делал скачки, как человек, захлебывающийся в воде, потом он растянулся во всю длину своего тела. Когда Онора говорил ему: «Что, больно они тебя кусают?», его лицо выражало ужаснейшие страдания. Он уже был в агонии, когда мучитель его прибавил: «А нога твоя! Они ее отрывают»
— Ты также убийца, прошептал он, я не заслужил такого наказания. Я был сумасшедшим, когда видел Ливингстона, был сумасшедшим, когда допустил убить Реймона Сильвестра. Он закрыл глаза. Голова его ударилась об пол.
— Был сумасшедшим! — бормотал Онора… — Во время преступления… Не умер ли он уже? Эй! Адриян Брюно, встань!
Он дул ему в глаза, но власть гипнотизировать не простирается до того, чтобы пробуждать мертвых.
VI
На другой день мальчики зверинца вынуждены были выломать дверь у Онора Мери.
Они нашли его занимающимся устройством чего-то вроде гильотины, где вместо резака, был приспособлен скальпель.
— Вы пришли похоронить преступника! — сказал он им. — Хорошо… возьмите его. Не понимаю, почему у него до сих пор еще голова на плечах. Я ему, кажется, так тщательно отрезал ее!..
Преступление и сумасшествие заразительны.