— Мадам Боне завтра в полдень заберет муж, — проинформировал меня Эскироль. — Так что можете сейчас проведать ее и расспросить о самочувствии. Но предупреждаю — будьте осмотрительны!
И в назидание поднял палец, после чего, приветливо кивнув мне на прощание, захлопнул окно. Невдалеке печально протрубил слон — лечебница Сальпетрие располагалась рядом с зоологическим садом, который до революции был ботаническим. Как же все продуманно и целесообразно, размышлял я, следуя за Раулем. Будь то антилопа, слон, медведь или даже сам царь зверей — всех их, оказывается, можно усадить под замок, как и самого «венца творения». И это не просто сантименты. Ибо именно тут, в старой и «недоброй славы» Сальпетрие, прогресс наступал семимильными шагами. Там, где еще совсем недавно женщин усаживали в камерах на цепь, где они ютились на сене, устилавшем загаженные полы, регулярно проводилась уборка, палаты проветривались, стены белили. Прежде низкие постройки нижнего корпуса представляли собой убогие, сырые норы. И если на Сене случался паводок, туда устремлялись полчища крыс. По ночам пациенты служили им пропитанием — кто помирал, того наутро находили обглоданным до неузнаваемости.
— Эта Боне — милашка, разве нет? — с ухмылкой полувопросительно констатировал Рауль.
Я ответил ему довольно мрачным взглядом. Интересно, скольких баб он обрюхатил? Десяток? Сотню? Те, кто утверждает, что это, мол, пациентки совращают санитаров, на мой взгляд, самые настоящие уголовники. Будто существовал некий не имевший обратной силы закон, согласно которому, если, мол, пациентка задрала перед тобой юбку — все, ее тут же надлежит завалить. Почти всегда за этим кроется стремление к обретению для себя преимуществ. И лишь в редчайших случаях она на самом деле «изголодалась» так, что готова лечь под первого попавшегося мужика.
— Милашка, говорите? — с сомнением переспросил я. Как бы его сбить с толку? — А какое это вообще имеет значение?
— Имеет, месье, ведь у хорошеньких всегда больше шансов, им полегче приходится, — суховатым тоном ответствовал Рауль. — Но могу вас успокоить — даже если я временами и смахиваю на кобеля, это вовсе не означает, что я таков на самом деле.
Я промолчал. Рауль хрипло рассмеялся. Неужели у меня действительно влюбленный вид? Ну ладно, допустим, пару разя улыбнулся ей, и что с того? И, желая упредить сплетни, я ответил:
— Если хотите знать, у нее глаза точь-в-точь как у моей сестренки.
И опять на меня набросились видения прошлого — покрытый испариной лоб Жюльетты, испуганные глаза, и я в бешенстве на…
Послушайте мою историю. Мой дар трагически связан с судьбой сестры. Не помню уж, кто сказал: не случайности, а личный опыт, переходящий в поступки, и составляет судьбу. Именно так обстояло дело в нашем с Жюльеттой случае.
Мой дар. Когда я заговорил с сестрой, пристально глядя в глаза, это успокоило ее — и она умерла с улыбкой на устах.
— Честно говоря, мадам, мы боялись, что я загипнотизирую вас на всю оставшуюся жизнь. Месье Эскироль задал мне знатную трепку. Но аппетит, с которым вы поглотали фасолевый суп, к счастью, развеивает его опасения, не правда ли?
Взглянув на меня, Мари Боне согласно кивнула. Она занимала комнату, окна которой выходили на огород. Под надзором требовательных, грубоватых крестьянок там выращивались овощи, частично покрывавшие потребности лечебницы. Мне запомнились две женщины, которые пропалывали сорняки и поливали грядки. В их позах, жестикуляции было заметно беспокойство, а по скованным движениям головы чувствовалось, что накануне они перенесли холодный душ. Я вскипел от возмущения. «Знахари, скудоумные шарлатаны», — невольно пробормотал я, ибо считал подобные процедуры погоней за эффектом. Средством воздействия, грубая сила которого разрушала физическую конституцию больного. Пациента усаживали в деревянное кресло, цепями приковывали к нему, а из резервуара сверху на него обрушивался ледяной водопад.
Мадам Боне доела суп из фасоли. Отложив ложку, аккуратно вытерла рот и запила еду глотком вина. Я снова уставился в окно.
Две монголоидного вида девушки дергали из грядок морковь. В нескольких шагах от них у навозной кучи выстроились три страдающие кретинизмом и наперегонки мочились; покончив с процедурой, они, стащив с головы колпаки, подтерлись ими, после чего долго внюхивались в ткань.
— Вы тоже меченый, — заключила мадам Боне, вытирая кусочком хлеба миску. Она напомнила мне голодную служанку. — Бог неспроста нас свел, но это не то, о чем вы можете подумать. Я имею в виду, нам есть чему поучиться друг у друга.