— Мадам, — подчеркнуто благодушно продолжал я, — вы видели два этих билета, так? Они на сегодняшнее вечернее представление. Оно состоится на рю де Бретань в отеле «Де Карно». Граф де Карно имеет честь по рекомендации знаменитого маркиза де Пюсепора представлять его ученика Коперникуса.
Вид у мадам Руссо был такой, будто при перечислении мной этих имен она мучительно пытается припомнить все возможные сплетни, с ними связанные. Однако тут она явно не могла ничего припомнить. Первое, оттого, что я улыбался, и, второе, потому, что консьержка была застигнута врасплох моим, как выразился бы Эскироль, «психоидным взором каштановых глаз».
— Вы ощущаете усталость? Я не ошибся?
— О, месье, и как это вы угадали?
— Если я пообещаю, что ничего дурного вам не сделаю, вы ведь закроете глаза? Закроете?
— Ах…
В этот момент у мадам Руссо должно было возникнуть ощущение, что к векам ее вдруг подвесили стопудовые гири. А тут еще этот голос… Ну как можно не покориться ему? Считанные секунды спустя женщина смежила веки, и глаза ее закатились. Как впоследствии объясняла мне Мари Боне, на этой фазе внушения чувствуешь, что неведомая сила уносит тебя в хоть и лишенное конкретного зрительного образа, но исключительно приятное безвременье.
— Мы могли бы вместе отправиться в Лё Маре? Не хотите? Например, в отель «Де Карно»?
Вместо ответа мадам Руссо лишь тяжко вздохнула. Она была ведь не только консьержкой, но и вдовушкой пятидесяти пяти лет от роду. И ее желание сменить обстановку, отвлечься было сравнимо с жаждой, одолевающей путника в знойной пустыне. Я ни на минуту не сомневался, что мое приглашение было бы принято и без всякого гипноза. Уже хотя бы потому, что ей явно польстило бы показаться в свете в обществе молодого человека, годящегося ей в сыновья. А в состоянии гипнотического транса она готова бы последовать за мной хоть на край света.
Внуши я ей, что я — ее сын, консьержка принялась бы гладить меня, или же, напротив, наградила бы меня подзатыльником, или же задумала бы накормить меня, обстирать, или целовать мне ноги, пожелай я того. Мне пришлось бы взять на себя роль ее повелителя, и я прославился бы на весь Париж как ловелас, для которого нет и быть не может никаких преград.
Гипнотизируя ее, я задавал мадам Руссо вопросы о том, не разливается ли у нее по животу приятное тепло от только что выпитого доброго коньяка, я внушил ей, что руки ее тяжелеют, что в ногах она чувствует покалывание, случающееся после долгого пребывания в сидячем положении, и в конце концов заставил ее пережевывать сухую корочку хлеба.
Рот мадам Руссо комично задвигался, все выглядело так, будто женщина и на самом деле пытается разгрызть сухарь. Она жевала, глотала, чавкала — словом, поглощала пищу. И тут мое восхищение сменилось испугом, даже, пожалуй, легким отвращением. Внезапно, будто в озарении, я понял всю силу своей власти над легко внушаемой частью человечества. Ощущение было таким, словно я с высокой скалы пытаюсь заглянуть в преисподнюю. Там, где-то в глубинах, затаился пока еще не распечатанный ящик Пандоры. Все было в моей власти. Стремился ли я к могуществу? Или же намеревался и далее оставаться в ипостаси человека добросердечного?
Вероятно, я все же невольно ахнул, потому что передо мной вдруг возник взор Жюльетты, и в нем была мольба, ничем не прикрытое отчаяние. Ядовитый камень снова напомнил о себе у меня в груди.
— Как только мы минуем ступени отеля «Де Карно», мы с вами друг друга не знаем, мадам. Вы поняли меня? Мы с вами незнакомы.
Мой голос, дрогнув, зазвучал хрипло, что, к счастью, никак не повлияло на контакт. Но все же чуточку мести не помешает. Слишком уж часто доводилось мне видеть, как мадам Руссо осуждающе качала головой, провожая меня взглядом.
— И вот я вам приказываю — каждый раз, если я только обращусь к вам, вы окинете меня недобрым взглядом и вслух возмутитесь: «Что вы тут болтаете? Это неслыханно!» Если сейчас вам захотелось умыться и переодеться, в таком случае просыпайтесь. И после этого почувствуете себя будто заново родились на свет. Мадам Руссо, очнитесь, прошу вас!
Глава 4
На рю де Бретань царила настоящая сутолока — люди, экипажи, шум. Гости прибывали отовсюду — кто пешком, кто в нанятом экипаже, кто в элегантных каретах. После недели поедания себя заживо в добровольном заточении я пребывал в таком состоянии, что даже щелканье хлыстов кучеров, цокот копыт по мостовой и грохот колес доставляли мне истинное наслаждение, как и заученные улыбки и формально-вежливые жесты приглашенных. Куда ни кинь взор — везде раскланивались, направо-налево расточая улыбки. Меня даже не раздражали навязчивые запахи дамских духов, конского пота и табачного дыма, мало того, я воспринимал их сейчас как естественную и неотъемлемую часть действа.