— Я не сомневаюсь, что, будь я наделен вашими, выходящими далеко за рамки средних способностями, я бы поступал точно так же, Петрус! Да, но где в таком случае место обычного психиатра-аналитика? Он — ученый, этого вы отрицать не можете. Вы же выдвигаете тезис о том, что он должен быть мудрым, сочувствующим, восприимчивым и проницательным. Вы рассуждаете о некоей множественности, заключенной воедино. Бог ты мой, а где же вы проводите границу? Уже выбор ваших слов сам по себе внушает сомнение: вы говорите о чудесных способностях внушения, о том, что больного следует полностью вверять магии и силе внушения врачующего, и мечтаете о том, что душевнобольные будут подчиняться вашим, вне сомнения, продиктованным самыми добрыми намерениями установкам. Верю, что в отдельных случаях подобный подход оправдает себя, но горе нам, если все завершится деструктивной регрессией. Безумство и состоит в том, что человек не в состоянии придерживаться общепринятых норм поведения. Что же касается этой вашей Боне, ее никак не назовешь безумной. В случае с Ла Бель Фонтанон вы столкнулись, как мне представляется, с необычайно сильным скачкообразным подъемом мышечного тонуса. Как следствие невроза. А почему? Ей просто надоело жить, так сказать, раздвинув ноги, вот она и прописала себе временную паузу, пусть даже ценой определенных усилий.
Следовательно, вынужден был признать я, тебе просто повезло. Итог нашей беседы я подводил уже в первые после отпуска выходные, усаживаясь за столик в одном обнаруженном мной незадолго до описываемых событий ресторанчике на углу улиц рю де ла Жювери и рю Кристоф. И на самом деле, размышлял я, окажись Ла Бель Фонтанон столь же внушаемой, как, например, та зеленщица, что тогда? Где бы ты был сейчас?
Мои мысли продолжали вертеться вокруг Мари Боне и когда мне принесли заказ. Я побывал у нее предыдущим вечером. Встреча с Мари породила совершенно необычные переживания, волнительные, хотя тревожными их назвать тоже было нельзя. В трансе Мари Боне вслух припомнила события далекого детства, и не только их, но и то, что после выкидыша она страдала обмороками и депрессивными состояниями. Не под гипнозом Мари помнила, что падала в обморок, однако происходившее с ней в обморочном состоянии оставалось для нее загадкой. А оказавшись в трансе, женщина впадала в специфическое состояние, своего рода ясновидение, позволявшее ей подбираться к границам обмороков. Мари как бы вновь погружалась в обморочное состояние, получая возможность не только заглянуть внутрь себя, но и слышать, чувствовать и наблюдать, как ведут себя в это время окружающие. Более того, она призналась мне, что в трансе может даже высвобождать душу из телесной оболочки, тем самым обретая способность заглянуть в будущее.
— Я будто сижу за ткацким станком и пытаюсь соткать из отдельных нитей будущее, Петрус. И я знаю, что переживаемое мной — реальность, я ни на секунду в этом не сомневаюсь. Но стоит мне начать осмысливать ее, как все нити куда-то исчезают, сбегают от меня.
— Мари, вам нет никакой нужды гоняться за образами будущего. Все это мнимое. Сплав вашего видения мира и ваших желаний и в первую очередь ваших страхов.
— Нет. Я вижу нить будущего — и своего, и вашего. Подобно созревающей, еще не рожденной идее нить эта, растянувшись на данный момент, устремляется в будущее.
— Мари!
— Петрус, я это чувствую.
— Что?
— Безумие. Зло.
Несмотря на превосходную еду — листья салата, бульон, отбивная из нежнейшего ягнячьего мяса и яблочный пирог на десерт, — слова Мари намертво запали в разум. Не получалось просто отбросить их как фантазии не совсем нормального человека. Выглядело так, будто рассказ Мари Боне подтверждал пережитое мной всего пару дней назад.
Вновь на сцене появился Себастьен — да, да, тот самый Себастьен Суде из Шарентона, о котором уже шла речь на первых страницах. Сын мэра. Фанатичный блеск в глазах этого четырнадцатилетнего мальчишки не выходил у меня из головы. Да-да, сей молодой человек внушал серьезные опасения. Приор де Кульмье без колебаний запер бы его в лечебнице, но, поскольку по вполне объяснимым причинам сделать такое было непросто, Себастьену предстояло лечиться в домашних условиях. Естественно, что роль врачующего выпала «избавителю Ла Бель Фонтанон», «нашему добрейшему эскулапу, мягкосердечному человеку». Естественно, что для Кульмье было делом чести вызволить из беды сынка городского головы, но и, с другой стороны, все говорило в пользу успешного лечения.