Выбрать главу

— Вы имеете в виду карбонариев?

— Но вы, конечно же, станете отрицать. Почему у вас такой наглый взгляд?

— А если за ним скрывается доброе сердце?

Жандармы без слов рысцой потрусили дальше, я же смачно сплюнул им вслед. Что было в полном соответствии с правилами хорошего тона всех людей интеллигентных профессий. Представители парижской полиции считались тогда ярыми приверженцами премьер-министра де Вильеля, а тот, в свою очередь, — ярым монархистом, так что угроза реставрации абсолютизма была вполне реальной. Будучи противником принятой в 1814 году либеральной конституции, де Вильель в те месяцы отправлял властные полномочия вместо нашего толстобрюхого обжоры Людовика XVIII. Характерно, что первыми его решениями на этой ниве были отмена свободы печати и запрет на профессию для демократически настроенной университетской профессуры.

До сих пор я довольно внушал себе, что я — человек аполитичный, однако когда 21 сентября по приказу Вильеля на Гревской площади были казнены четверо нижних офицерских чинов за участие в заговоре Ла Рошели, я был так возмущен, что окончательно перебрался в лагерь противников Бурбонов, из чего особого секрета не делаю, впрочем, как и очень многие мои либерально настроенные соотечественники, разделяющие цели карбонариев. Не спорю, за прошедшие два года у последних на совести несколько отнюдь не бескровных бунтов, но чему здесь удивляться? Ведь не кто-нибудь, а именно Бурбоны втоптали в грязь и кровь понятие свободы народа и гражданских нрав. Я считаю, что то обстоятельство, что среди карбонариев немало представителей высших сословий — промышленников, высокопоставленных военных и врачей, не говоря уже об адвокатах, профессорах, коммерсантах, студентах и ремесленниках, — говорит само за себя. Все они — противники абсолютизма в любой его форме, все они выступали за созыв Законодательного Национального собрания с тем, чтобы сам народ решил, какая из форм государственного устройства больше подходит ему.

С другой стороны, методы заговорщиков… Элен, дочь графа, стала одной из многих невинных жертв их. Именно насилие, именно авантюризм отдельных его представителей и структур и предопределили в конечном итоге провал карбонариев. Ибо военные — скорее идеалисты, нежели борцы по натуре своей — обожали тешить себя всякого рода иллюзиями в силу того, что реальность пугала и отвращала их. Планы привлечь к участию в восстании отдельные полки, которым предстояло запять стратегически важные пункты, так и не вышли за рамки благих намерений. К тому же тайная полиция была очень неплохо организована. То, что планы заговорщиков потерпели фиаско, было предопределено с самого начала. Осталась лишь кучка подвижников, которых казнь на Гревской площади не устрашила. Под впечатлением расправы с четверкой молодых мужественных военных, избравших смерть за свободу, оставшиеся заговорщики решили перейти к мерам радикального характера, и жертва отныне избиралась стихийно.

Впрочем — не стану заговаривать зубы, — потребность найти женщину не исчезала. И я направил стопы на угол рю де Риволи, где, усевшись в фиакр, велел кучеру доставить меня на площадь Мадлен.

Кучер, жуя табак, хлестнул кнутом, и мы понеслись по мостовой. Судя по темпу, с которым мы тронулись с места, возница явно не принадлежал к числу исповедующих принцип «тише едешь — дальше будешь». Он немилосердно подстегивал лошадей, покрикивая на них, будто мы участвовали в скачках на ипподроме. Мимо проносился скупо освещенный вечерний Париж. Мной овладело странное чувство нереальности, убеждавшее меня в том, что мы вовсе не в этом городе. Выныривавшие словно ниоткуда и тотчас же исчезавшие встречные пролетки, обгоняемые нами или же стоявшие у обочин тротуара экипажи казались пришельцами из потустороннего мира. Слава Богу, уже десять минут спустя все закончилось.

Осторожно, чуть ли не боязливо я приоткрыл кожаную полость и огляделся. Убедившись, что мы на самом деле стоим у ярко освещенной площади Мадлен, я почувствовал себя в своей тарелке. Все шло своим чередом: мир не перевернулся. От измученных лошадей поднимался нар, люди лениво фланировали, в небо над Парижем устремлялись клубы тысяч дымовых труб.

— Какого черта вам вздумалось нестись сломя голову?

— Потому что хочется насладиться жизнью, которой мне и так немного осталось, сударь. Я болен. Болен смертельно. И вот стараюсь жить побыстрее. Мечтаю о том, что когда-нибудь расшибусь о стену. Вот только лошадок будет жалко.

Я расплатился с ним. Кучер, усмехнувшись, щелкнул кнутом.

— Аттракцион! Кому хочется не только доехать, куда надо, но и взволновать кровушку скоростью, милости прошу, господа, ко мне — лихачу Биби. Не пожалеете!