С этими невеселыми думами, откинув дверной полог шаманского жилья, Богораз вышел наружу. После спертой жаркой атмосферы яранги морозный воздух ударил в легкие обжигающей струей. И ему вспомнился день, когда он с группой товарищей вышел из теплого помещения университетской аудитории на залитую огнями набережную замерзшей Невы. Возбужденные, они горячо обсуждали лекцию психиатра Бехтерева о гипнозе.
«Да, ведь все, чему я сейчас был свидетелем, — все — от способов вызывания этого состояния до влияния его на больного, явно страдающего истерическими судорогами, — это чистый гипноз. И состояние шамана, который впал в самогипноз от однообразного грохота бубна, диких криков и бесконечной пляски, становится понятным. Поэтому он и руку не отдернул, когда она попала в костер, — боли не чувствовал. И все эти разговоры с духами не что иное, как галлюцинации находящегося в экстазе человека, — и сонливые фигуры присутствующих с неподвижно устремленными на шамана взорами. И «чудесное исцеление», посланное Рыкавчину из «верхней страны». Эх, жалко, не с кем поделиться своими мыслями! Некому рассказать обо всем этом. Не поймут меня добрые чукчи, не поймут. Очень уж они наивны. Очень забил им головы грохот колдовского бубна и засосала тина страшной животной жизни…
Но придет, верю, знаю, придет время, и не за горами оно! Спадут оковы рабства с народа — и свет истины, свет знания озарит этот заброшенный дикий край. И тогда кончится царство шаманов, замолкнут навсегда их бубны, и только улыбнутся снисходительно люди над теми «чудесами», в которые слепо верили их предки!»
Этим мыслям молодого революционера и ученого суждено было сбыться при его жизни. На Чукотке один за другим выросли благоустроенные городские поселки, появились школы и больницы. Многие чукчи стали учителями, врачами, инженерами.
Чудо в Эпидавре
А теперь нам предстоит совершить путешествие в древнюю Грецию — вернуться на две тысячи лет назад.
В доме скульптора Тимона горе. Его любимая дочь, тонкая и быстроногая, как лань, двенадцатилетняя Амариллис заболела. Еще утром ничто не омрачало безмятежного покоя семьи, и вдруг за обедом девочка поперхнулась косточкой большого икарийского абрикоса. Она побледнела, ей стало трудно дышать.
— Моя дочь умирает — помогите, помогите скорей, Амариллис умирает! — дом огласил душераздирающий вопль ее матери Диофаны. Паника охватила всех: люди бегали и кричали. Сама девочка страшно испугалась, когда косточка застряла у нее в горле, но особенный ужас ее охватил, когда она услышала отчаянные крики матери, увидела ее перекошенное ужасом лицо. В каком-то судорожном напряжении Амариллис уперлась локтями в стол, широко открыла рот и… глотнула. Сразу пришло облегчение. Воздух стремительно вошел в легкие. Девочка порозовела. Опасность миновала. Все ее существо наполнилось ощущением бурной радости спасения. Она открыла рот, чтобы закричать от счастья, успокоить отца, смотревшего на нее широко открытыми от страха глазами, успокоить метавшуюся по дому мать, но… только хрипота вырвалась из ее горла. Голоса не было. Слов не было. Ее звонкий, как серебряный колокольчик, голосок, которым так гордились родители, пропал. Она сделала еще и еще несколько усилий, — все тщетно, вместо речи — один хрип.
И вот теперь на смену радости в дом Тимона вновь пришла печаль.
Время шло, дни сменялись днями, месяцы бежали один за другим, не принося утешения. Как тень, бродила по дому немая девочка, своим видом повергая в скорбь всю семью.
Тщетно обращались за помощью к местным врачевателям— никто не смог вернуть Амариллис голоса.
По общему мнению, оставалось последнее средство — паломничество в главное святилище бога-целителя Асклепия, расположенное близ города Эпидавра, на берегу Саронического залива. Тимон решился и на это.
Тимон, Диофана и Амариллис взошли на палубу либурнской триремы. Попутный ветер благоприятствовал путешественникам, и скоро очертания родных берегов остались позади, за кормой.