Все время, пока жрец говорил, Амариллис пугливо жалась к родителям. Нет, не этот благообразный старик пугал ее. Не сводя глаз, со страхом следила она за большой черной змеей, которая обвивала длинный посох Олимпидора[6]. Змея то сжимала, то расслабляла свои кольца, и девочке казалось, что вот-вот она прыгнет с посоха и обовьет ее страшными объятиями, от которых нет спасенья. Поэтому она была очень довольна, когда жрец наконец отошел от них и направился к другим паломникам, а ее родители и их новые знакомые спустились по ступеням храма в благоухающую рощу. Здесь все невольно рассеялись. Старый откупщик и купец с женой очень устали и присели у корней огромного лавра отдохнуть. А Тимон с женой и дочерью пошли в глубь леса.
Быстроногой Амариллис захотелось пробежаться во весь дух, и не заметила она, как оставила далеко позади своих родителей. Несколько поворотов — и аллея, резко сузившись, превратилась в узенькую тропинку.
Девочка остановилась. Кругом ее обступали толстые стволы деревьев, обвитые разросшимся плющом, они как бы образовывали стену вокруг нее. Ей стало страшно. Она поняла, что заблудилась. Постояв с минуту в нерешительности, Амариллис повернулась в ту сторону, где деревья, казалось, стояли не такой плотной стеной, сделала шаг вперед и — о, ужас!.. Прямо перед ее лицом закачалась квадратная голова огромной черной змеи. Желто-зеленые глаза ее пристально смотрели на девочку.
Оцепенение Амариллис длилось несколько мгновений. В стремительном порыве, который может произвести только отчаяние, она побежала, ничего не видя перед собой, и громко, на весь лес закричала:
— Мама! Ма-ма! Па-па! Спасите меня!
Тимон и Диофана, услышав голос дочери, поняли, что она в опасности, и, еще ничего не соображая, бросились со всех ног на ее призывный крик… Вот и она — их ненаглядная Амариллис! Увидев родителей, девочка подбежала к матери и, обхватив ее руками, разразилась рыданьями.
И только тут, расспрашивая девочку о том, что с нею произошло, Тимон вдруг сообразил: Амариллис заговорила! Он посмотрел на Диофану, и в ее глазах прочел ту же мысль.
— Чудо! Чудо! Чудо!
Закричала не своим голосом Диофана и бросилась назад к храму.
Амариллис и Тимон устремились за ней.
Весть о чудесном исцелении немой девочки распространилась с быстротой молнии среди паломников. Едва наши возбужденные знакомые вбежали по ступеням храма, их уже окружила толпа.
— Где? Когда? Какая девочка исцелилась? — наперебой задавали они друг другу вопросы.
Тотчас появился Олимпидор.
— Дети мои, удивляться нечему. Благость Асклепия велика. Он исцелил девочку, едва она вступила в его сады. Бог пожалел немое дитя, пришедшее молить его о помощи, — сразу явил чудо. Воздадим же ему хвалу, вознесем молитвы наши вместе с дымом священного жертвоприношения — и будем просить о новых исцелениях, о помощи всем сюда пришедшим.
— А о милости Асклепия, сразу пожалевшего бедную девочку, на этой стене, — Олимпидор указал на то место, где были высечены слова, повествующие о возвращении ног параличному Никанору, — будет сделана надпись, прославляющая чудесное деяние, совершившееся только что на наших глазах!
Жрец сдержал слово.
Когда археологи раскопали засыпанную временем стену древнего храма, то на ней, рядом с рассказом о параличном Никаноре, они прочли:
«Девочка немая. Обегая вокруг храма, она увидела змею, вползавшую на дерево в роще; в ужасе стала звать отца и мать и ушла отсюда здоровой»[7].
Целительное воздействие внезапных, чрезвычайных раздражителей (роль которых в описанных примерах сыграл испуг) давно уже используется психиатрами для лечения разнообразных проявлений истерии, среди которых не последнее место занимают параличи, слепота, глухота и немота.
Поэтому в зафиксированных древними надписями фактах исцеления параличного и немой, конечно, нет ничего сверхъестественного.
Стоит обратить внимание на другое.
Описанное здесь происходило примерно две с половиной тысячи лет назад. Светская медицина тогда часто смыкалась с храмовой. В некоторых местах даже трудно было их разграничить. Врачи назывались асклепиадами, т. е. врачевателями милостью Асклепия. И даже если врач лечил на дому, в своей маленькой усадьбе (прообраз будущих больниц), независимо от храма и его обрядовости, большую часть платы отправляли в виде благодарственной жертвы за излечение в Храм Асклепия, полагая, что именно бог руками врача принес избавление от недуга.
Естественно, что тогда и храмовая медицина обогащалась опытом и вырабатывала многие полезные приемы и способы в борьбе с болезнями. Пример тому — помещение для сна. В нем все было разумно устроено для того, чтобы погрузить человека в гипнотический сон и, использовав его веру в целительные возможности святилища, внушить ему, если и не полное избавление, то по крайней мере облегчение от страданий. В тех же случаях, когда в основе заболевания лежали чисто нервные, истерического характера расстройства, часто добивались и полного излечения. И вот это достижение человеческой мысли в борьбе с болезнями жрецы ставили с ног на голову, приписывая их не самому человеку, а богу. Люди отнимали у себя свои реальные достижения и отдавали их несуществующему божеству, чтобы затем униженно вымаливать у него то, что сами сделали своими руками. На этом нелепом парадоксе тысячелетиями держалась вера в целительную силу богов.
6
Змея у древних греков считалась животным, посвященным Асклепию. Сам Асклепий изображался с большим посохом, вокруг которого обвивалась змея — символ здоровья и медицины.