Лера осторожно попробовала пошевелить руками. Ремни не позволяли широкую амплитуду, но все равно стало понятно, что ее здоровье значительно не пострадало. Очевидно, все эти болевые точки, на которые воздействовал Лысый, не нарушали общей физиологии организма. Сердце у девушки было надежное, — иначе такую боль просто не выдержать! — и теперь оно ровно отстукивало положенный ритм.
Ей ужасно хотелось в туалет, и она пожалела, что постеснялась воспользоваться ведром, когда была такая возможность. Если бы знать, сколько ей предстояло провести времени в одиночестве, было бы не так страшно.
Через целую вечность, а может и через пять минут после ухода Лысого в двери щелкнул замок, железная ручка плавно опустилась, и в комнату вошла Зара, та самая изумительной красоты женщина. Кажется, в ее глазах мелькнуло сострадание, прежде, чем она отвернулась, но какая Лере польза от чужого сострадания, если оно крепко спаяно со страхом или нездоровой преданностью злу?
Зайдя в пыточную, женщина затащила за собой толстый, кремовый матрас и сразу растеряла все свое очарование, став частью Лериных мучений. Выходит, она не только заботилась о монстре, но и к его жертвам имела непосредственное отношение. Она знала и про это ужасное место, и про пострадавших. И все равно подавала своему хозяину великолепный кофе со специями, грустно при этом улыбаясь.
Лера прошептала:
— Все болит и ужасно хочется в туалет…
Ноль реакции. Женщина деловито пристраивала матрас в углу комнаты — тот занял половину свободного пространства. Лера напрягла вовсю натуженный голос и прохрипела:
— Это пытка такая — заставить меня сходить под себя, чтобы еще больше унизить?
Зара быстро взглянула на нее, потом опасливо покосилась на глазок камеры. Затем развязала Леру и помогла ей, на затекших, ослабших конечностях доковылять до ведра. А потом деликатно выскользнула наружу.
Глава 21
Вскоре женщина вернулась с подносом, заставленном простой едой. Домашний куриный суп да хлеб. Сначала измученная девушка посмотрела на еду с раздражением. Обожгло неприятное чувство, что о ней заботятся, как о поросенке, приготовленном на убой. Сейчас покормят, а завтра… Зарежут?
Она уселась на краешек матраса, пристроила на коленях тарелку и равнодушно обхватила пальцами ложку, но тут же с криком ее выронила. Рассмотрела вблизи подушечки пальцев — они, как и некоторые фаланги покраснели и распухли вокруг точек запекшейся крови. Два ногтя неравномерно багровели — в них пронзительно пульсировала боль. Лера переложила ложку в наименее пострадавшие пальцы.
Через ком в горле заставила себя съесть несколько глотков бульона. Как ни странно, после третьей ложки мысли о бумеранге, сильно сбившемся с курса, и прочей печальной тематике уступили место здоровому аппетиту, и девушка хлебом вылизала всю еду подчистую. Поставила опустевшие тарелки на поднос, подтянула к груди колени и осторожно обхватила ноги, стараясь не прикасаться к пострадавшим пальцам.
Женщина тем временем сняла с себя шикарную шаль с восточными мотивами и расстелила ее на полу перед матрасом. Уселась, изящно сложив стройные щиколотки одна на другую, и незаметно впихнула в ладонь пленнице смятую бумажку. Она будто невзначай загораживала Леру от траектории глазка, давая спокойно прочитать написанное:
«Зачем сопротивляешься?!!! Это страшные люди! Делай все, что им нужно, и тогда будет шанс выжить!»
У Леры аж слезы набежали при виде наспех нацарапанных слов. В них крылось искореженное какое-то, но однозначное неравнодушие! Она взяла Зару за руку и прошептала:
— Они предлагают мне ужасное… Я не могу так… Помоги мне сбежать! Давай сбежим отсюда вместе! Я знаю, ты не одобряешь того, что здесь происходит…
Но красавица с укором покачала головой, как мать проказливому ребенку. Так нельзя себя вести, что ты!
Медленно выдернула свое запястье из слабых Лериных пальцев. Отобрала осторожно записку. Встала, грациозно покачнувшись, и ушла, осуждающе цокая брендовыми каблучками. Недорого же стоило ее сочувствие!
На Леру снова накатила тоска. Она взглянула на чужой матрас и не удержалась от брезгливости. И на этом сегодня надлежит спать? Чистое белье ей, конечно, дать не удосужились. Ни подушки — голову прислонить, ни одеяла, чтобы накрыться.
Нахлынула жалость к себе. Почему они не могут ее забыть? Просто оставить в покое? Почему ее, как дикого зверя заперли в клетку и мучают…
Как ни крепилась, из глаз брызнули слезы и она громко, с чувством произнесла: