========== 1. Кирилл ==========
Настроение – ничего не делать. Ничего не чувствовать. Ничего не знать. Я давно привык. Привык быть бесчувственным. Тупым от боли. Лежать на полу, когда нет сил дойти до кровати. Привык, что солнце режет глаза. Голоса людей кромсают уши. Привык, что дышать тяжело. Что нет сил подняться. Что всё будет повторяться.
Надо мной потолок. Старый потолок, с белой плиткой. Тот же потолок, на который я смотрю два года. Или больше. Или меньше. Я не считал. Напряжение почти невыносимо. У меня есть только силы оставить дело. Будь то вычитание больших чисел, вспоминание прошедших событий или ответ на вопрос: «Как ты?».
Я никак. Всегда. И так лучше. Так не болит голова. Так не сохнет рот и язык. Так горло не болит от спазмов. Так я могу жить.
Что говорить, мне даже моргать тяжело.
Я закрываю глаза. Хочу – надолго, на деле – не знаю насколько, но меньше, чем «надолго». В дверь аккуратно стучат. Я не встаю. Меня хватает только на то, чтобы открыть глаза. Я знаю этот стук. И этот скрип ключа.
— Кирилл… Ё-маё, ты опять? — кричит в мою сторону.
Сёма. Сосед. Мой содержатель, стоит сказать?
— Ха-а-ай, — тяну.
Не могу выговорить перекрученное: «Привет».
— Ты хоть изредка убирайся.
Если бы я мог.
Сёма не доходит до меня. При каждом шаге озирается по сторонам и вздыхает. Так вздыхает мать, которая недовольна тем, как живёт её сын. Он встаёт надо мной. Лицо напряжённое.
— Что?
— Почему у тебя есть силы получать по лицу, но нет их на то, чтобы привести квартиру в порядок?
Вчера силы были. Я вышел на улицу. Заплутал во дворах. Наткнулся на знакомого. Я ему «задолжал». Но это неправда. Это он так думает. Поэтому я отказал ему. Хотел вернуться домой. Он мне влепил. Я, как вернулся домой, так и упал посреди комнаты. Так и проснулся сегодня утром. Так меня сейчас и видит Сёма.
— Потому, — не могу ответить.
— Боже, — он устаёт. — Умойся, — указывает и протягивает руку.
Я не успеваю сжать его ладонь. Он уже тянет меня. Ставит на ноги и направляет в ванную. Я шёл долго и медленно. Как вчера по дворам. Только здесь негде плутать. Но, если бы было, я бы заплутал. Потому что привык. Потому что плохо запоминаю дорогу.
Я еле поворачиваю кран. Его будто бы затянули. Чтобы я не смог открыть.
Смываю засохшую кровь. Она не кончается. Сначала только становится жидкой. Потом надо вымыть её из пор. Я долго тёр лицо, пока не стал красным. В груди забилось сердце и дышать стало тяжелее. Я опёрся на раковину. Без сил.
Вспоминаю, что кровь запеклась в носу. Решаю не ковыряться. Высмаркиваюсь. Приторно розовая раковина покрывается мелкими каплями крови и кровавых соплей. К ним присоединяются жидкие кляксы. Прямо из ноздри. Я поднимаю голову. Из носа течёт.
Плохо дело.
Я падаю.
— Тебя и на секунду не оставить, — причитает Сёма, укладывая на кровать.
— Ага, — бурчу.
— Кажется, — он кладёт руку на мой лоб, — у тебя ещё и температура. Я сейчас градусник принесу, а ты… не делай лишних движений.
Я бы усмехнулся, но давно перестал активно пользоваться губами. Даже не кивнул. Но Сёма понимает. Одной ноздрёй тоже было тяжело дышать. Через рот – вдвойне.
Сёма приносит градусник. Засовывает мне под мышку. Говорит сидеть. Меняет вату в носу и уходит на кухню. Готовит. Он всегда мне готовит. Я не всегда успеваю съесть. Иногда забываю. Оставляю на два-три дня суп, и он портится.
В такие моменты, я ещё испытываю сожаление. Сёма тратит время, а я не пробую. Кажется, в этот раз тоже.
— Да, небольшая, — говорит он. — Болит что-нибудь?
— Неа.
— Давай я принесу несколько таблеток, на всякий. Выпьешь, если что.
— Ага.
Я всегда так говорю: хай, ага, неа, что, – другие слова даются тяжело. Не понимаю, почему. В голове проще. Но, когда сильно задумываюсь, скрипит в мозгу.
— Нужно что-нибудь? — спрашивает Сёма. Перед уходом.
Я вожу головой.
Он закончил. И сейчас уйдёт. Потому что у него есть своя жизнь. Потому что ему надо заботиться о себе.
Сейчас я даже не могу спросить, почему он здесь. Не могу вспомнить, когда дал ему ключ от квартиры. Когда он начал приходить. Не помню. А когда пытаюсь вспомнить, хочу перестать – череп ноет.
— Кирилл, ты, что ли, возьми себя в руки, иначе… это ничем хорошим не кончится.
Мудрые слова.
— Ага.
Если бы я мог «взять себя в руки», я бы так и сделал.
За ним закрывается дверь. Я пытаюсь поднять руки. Пытаюсь взять себя. Сжимаю силой пальцы на плечах. И опускаю их. Не поддаются. Моё тело не поддаётся. Не слушает. Даже если я думаю, я не могу действовать.
Я уже ничего не могу. Не смогу. Не при таких условиях.
***
Я не знаю какой день. Какое число. Сомневаюсь, что месяц июнь. Год восемнадцатый. Что мне… Сколько мне? Двадцать один? Вроде. Кажется. Не помню. Не могу вспомнить дату рождения. Болит. Болит не только голова. Ноет тело. Просит прекратить, и я опускаю руки. Снова. Всегда.
Я устал. Я хочу отдохнуть. Хочу набраться сил. Хочу уйти отсюда. Я…
Мысли сбивает стук в дверь и крик:
— Ты там?!
Совсем другой. Не Сёмин. Но такой же знакомый. И я знаю, он не прекратит.
Он будет долбить. Знает, что, через время, я открою. Но пока я не могу. Тело сжимается при каждом ударе, будто достаётся ему, но сидит. Не делает. Ничего. И я не хочу ничего делать. Тяжело. Душит. Бьёт по ногам. Бьёт по ушам. Орёт.
— Эй, я знаю!
И добивает. Лупит, но не выбивает. Дверь скачет на петлях, но ему всё равно. Мне больно. Ногам больно. Рёбрам тоже. Я перекидываю ноги на пол, пытаюсь встать. И снова падаю. В этот момент наступает тишина. Будто он слышал. Но он не слышит меня. Он не слышит никого, кроме себя. И снова дубасит. По мне. По двери. Я ползу в коридор. Еле, опираясь на ноги, встаю.
Дверь трясётся. Меня трясёт. Сердце разрывается. Отзывается острой болью. Я не хочу открывать. Но руки уже тянутся. Поворачивают замок. Я знаю, что не надо, но делаю. Иначе он не перестанет. Иначе он продолжит. И тогда не вынесу я.
Замок щёлкает. Он пинает дверь. Ударяет по руке. Но я не чувствую боли. Падаю на пол. Вижу на руке кровь. Под кожей. Ровная горящая линия.
— Блять, ты долго, — говорит… он.
Я не поднимаю голову. Боюсь. Потому что он сделает больно. Он сделает больно в любом случае. И всё равно боюсь.
Он толкает дверь, закрывает на замок. Я сижу, вижу его ноги, туфли и штаны и уже трясусь.
— Даже «привет» не скажешь?
Он всегда так говорит. Он знает, что не скажу. Знает, но спрашивает. И улыбается. Ему это нравится. Ему…
Он хватает за футболку. Валит на живот.
Ему всё равно где. Ему всё равно как. Он уже давно так делает. И я уже привык. Но иногда, иногда я пытаюсь что-то сделать. Когда чувствую его руки на себе. Когда он сдёргивает трусы. Когда пережимает кожу. Когда душит или грозит отрезать член. Я даже не знаю, зачем мне он, но всегда боюсь. Всегда не хочу, чтобы он меня трогал.
— Хва… тит, — говорю такие глупые слова. Когда реву. Когда закрываю глаза. Когда захлёбываюсь. Когда думаю, что, коснувшись его руки, не смогу убрать его с себя.
Знаю, не поможет. Всё знаю, но не могу… Просто не могу.
— Лучше постони, — говорит он, прижимая к полу.
А я ещё что-то пытаюсь. Стряхнуть руку, не видя. Перестать плакать. Или чувствовать. Он заламывает руку и бьёт в спину.
— Прогнись, — и бьёт ещё раз. Кулаком. По-настоящему.
Но я не могу прогнуться. Спина затвердела. Не поддаётся. Даже если пытаюсь, не выходит. А он не понимает, заламывает руку сильнее и снова ударяет. Я задыхаюсь. Вроде оттопыриваю зад, как надо ему. А он не отпускает. Он всё равно недоволен. И будет недоволен, пока не сделает по-своему.
Он прижимает телом. Насаживает силой. Снова рвёт меня, лупит ладонями и кулаками. Смеётся. Двигается. Больно. Резко. Быстро. Долбится, потому что может. Тянет на себя. Глубже насаживает. Входит полностью. Бьётся о меня яйцами и бёрдами. А я переживаю боль. В спине. В ногах. В коленях, на которых нужно стоять. В плече, которое он вот-вот вывихнет. В раздолбанной кишке. Куда он снова кончит. Не раз. И не два. Не три.