Ненавидел бы обоих.
А сейчас я ненавижу только себя.
Хорошо устроился. Хорошо прикрылся. Хорошо делаю вид, что эта срань имеет какое-то отношение к нормальности.
Я тот ещё урод, если подумать. Ну и пусть так. Я уже своего натерпелся, неужто нельзя пожить мирно и тихо? Побыть студентом, который злится на преподавателей, а с однокурсниками встречается выпить?
Смешно признавать, что после того, как я узнал о Кирилле, я больше ни с кем не поддерживал общение, пил в одиночестве и не пьянел, а на преподавателей мне было всё равно. Кто эти люди, что требуют с меня? Потребуют и отстанут, невелика беда. Но если это будет Кирилл… если он будет смотреть на меня так же жалостливо, как сегодня, я не выдержу.
С чего бы ему жалеть меня? Зачем так смотреть? Это его жалеть надо, а меня, скрывать нечего, поносить.
Я улыбаюсь. От нервов.
На часах пять вечера. Недавно я вернулся от Кирилла. Подумал, что на сегодня могу оставить. Подумал, что сделал достаточно и умаялся.
В животе заурчало. Поил, кормил Кирилла, а сам не ел. Не чувствовал голода. В его квартире сразу желание отпадает. Не только есть. Сделал себе несколько бутербродов с колбасой и сыром и понял, что за своим холодильником слежу меньше, чем за холодильником Кирилла. Почти ничего нет.
Кто бы ещё за мной следил, что я ем и ем ли, что делаю с болячками и синяками…
Вспомнил, о чём не надо было.
Когда я прихожу к Кириллу, он не в состоянии мне как-то ответить или возразить, потому что… не может. Я же могу сделать что надо, без сопротивления, без лишних мыслей. Я даже не думаю, что делаю что-то неправильно. Но сегодня, из-за того, что Кирилл был слишком активным, мне пришлось его уговаривать снять передо мной трусы. Будто мне самому очень-то хотелось смотреть на чужую задницу. Он выглядел беспокойно, вертел головой, пытался убедить меня, что сам всё сделает. В его-то состоянии. Он даже стоять не может, какое ещё «сам»?
Из-за этого пришлось минут пять потратить на то, чтобы всё ему объяснить на пальцах. Уверен, он это прекрасно знал, но, пока слушал меня, впитывал каждый аргумент, краснел сильнее и больше водил челюстью. В идеале он должен был мне возразить, но в реальности у него только губы тряслись. Я ощутил себя насильником. И от этого уже краснел я, от стыда и раздражения.
Так и хотелось заявить, что я могу этого не делать, могу забить на все его ссадины и синяки и оставить одного, как это было. Хотелось, но я всегда напоминал себе, что именно я даю этому происходить. Именно поэтому я здесь. Он не виноват в том, что не хочет быть голым перед посторонним человеком. Виноват только я, что требую от него невозможного.
Мы сошлись на том, что Кирилл ляжет на живот и закроет глаза, а я буду проговаривать каждое действие, чтобы он знал, чего ожидать.
— Я надел перчатку. Нанёс мазь на палец.
Я положил руку на ягодицу и не сказал об этом. Кирилл дёрнулся.
— Извини, забыл… — Словно я был в том состоянии, чтобы смочь взять себя за несколько секунд. — Немного отодвину… ну, ты понял.
Кирилл был тощим. Несмотря на то, что я регулярно подкармливаю его, этого не хватает даже для жировой прослойки. Наверное, поэтому синяки остаются надолго и раны еле заживают.
Я старался не замечать следов от пальцев на коже, но мои ложись прямо на них. Они были больше.
Живот начало сводить. Будто это я сделал с Кириллом.
Надо быстро с этим управится.
— Теперь я смажу…
Кирилл тихонько выдохнул, прогнулся в спине и поднял плечи. Всё чувствовал. Наверное, ещё болело. Я старался быть аккуратным. Нанёс ещё мази на палец.
— Потерпи, — я уже несчётное количество раз говорил это Кириллу. Он всегда терпел. Другого не оставалось. — Я введу.
Каждое слово казалось похабным и грязным, а действия, которые шли вместе с ними, вызывали отвращение к себе.
Я немного протолкнул палец, а Кирилл натужно вздохнул, ещё выше поднял острые плечи и сильнее вдавил голову в подушку. Он трясся. Старался лежать спокойно, но ненамеренно елозил ногами. Возможно, это немного отвлекало.
Меня же ничего не могло отвлечь. Но я немного успокоился, когда не увидел на перчатке кровь.
Кирилл ещё дрожал. Ничего не пытался сказать. Не пытался встать или одеться. Я тоже не знал, что делать.
***
На следующий день я проснулся разбитым, голодным и злым. Сил на себя не хватало. Кое-как принял душ, несколько раз поскользнулся, один раз упал и ударился локтем. На кухне разлил воду и разбил кружку. На этом день уже хотелось закончить – вернуться в кровать и спать до завтра. Но, когда я решил перекусить, то понял, что придётся выйти на улицу и дойти до магазина.
Готовить себе ничего не хотел, поэтому купил разогреваемой фигни, лапши и пюре, набрал чипсов и несколько бутылок пива. От алкоголя мне становилось ещё более паскудно, чем обычно, но всегда существовал вариант, что в этот раз мне полегчает.
В подъезде разносились безумные стуки с верхних этажей. От них в теле всё застыло, и я не сразу смог подняться.
Насколько больным надо быть, что вот так вот стучать? И продолжать это делать, даже когда не открывают?
Когда я поднялся на свой этаж, то понял, что должен был ещё на входе, как услышал, развернуться и уйти. На час, два или три. Я хотел уйти сейчас, когда смотрел в широкую спину и пытался улизнуть, но зашелестели пакеты. Забренчали бутылки и чипсы. Он услышал. Остановился и развернулся ко мне.
— Здравствуй, Семён, — он улыбался, звучал вежливо и почти дружественно, а я стискивал кулаки.
— Да, здравствуйте.
Почему он пришёл сегодня? Он же был вчера. Если он опять встретится с Кириллом, то снова помочь я не смогу. Я морально не готов. Я ещё не отошёл. Я запрусь в квартире и опрокину в себя все бутылки, зароюсь под одеяло и засну. Сделаю вид, словно не видел его сегодня, не слышал. Не его так испугался, что глаз не поднять.
— Чего стоишь? Разве ты не домой? — поддел он, а я стоял на месте.
— Да, домой. Не ожидал… не ожидал увидеть вас.
— А. Да так, понадобилось зайти.
— Понятно.
Мы разговаривали, будто не подозревали, чем каждый занимается в квартире Кирилла. Словно всего этого действительно не существовало. И, пока я стоял, ничего действительно не происходило. Но так же, как я позволял этому происходить раньше, я позволю этому произойти сейчас.
Подступаю к своей двери, шарю по карманам, ищу ключи, потом ещё долго не могу открыть. То не попадаю в скважину, то ключ не поворачивается, то поворачиваю не в ту сторону. Когда я наконец открываю её, то не могу потянуть на себя. Потому что он стоит за спиной и смотрит. Наблюдает и ждёт, когда я уберусь и он снова займётся Кириллом. Когда снова будет стучать в дверь и просить открыть.
Если я открою сейчас, всё снова повторится. Повторится и я на это не повлияю. Поэтому я бездействую. Боюсь действовать. Слушаю своё дыхание, пытаюсь услышать его, но ничего не слышу. А он всё стоит. Продолжает ждать. Ничего не спрашивает. Он и так всё понимает. Он ведь и так всё делает.
Я потянул на себя ручку и быстро зашёл домой.
Я отрезан. Я в безопасности.
В глазок не смотрю. Пакеты кидаю на пороге и падаю вместе с ними, прижимаясь к двери и закрывая глаза.
Он начинает стучать.
***
Внезапно он стучит в мою дверь. Не так, как к Кириллу. Аккуратно, мягко. Я подрываюсь и смотрю на время. Прошло меньше десяти минут. Успеваю обрадоваться, что ничего, скорее всего, не случилось.
Я открываю дверь. Это и вправду он. Всё так же улыбался, а мне всё так же неприятно.
— Хотел узнать, всё ли у тебя в порядке.
Как мило. Может ли со мной что-то, действительно, быть в порядке?
Он издевался. Прикидывался обеспокоенным арендодателем и не чувствовал ни капли стыда за совершённое.
— Да, всё нормально, — я подыгрывал ему. Это мне и остаётся. — Только… думаю, что скоро съеду.