Интересны переносные употребления знаков на основе сходства объектов в некотором оцениваемом качестве. Служитель Джек не обращал внимания на просьбы Уошо дать пить. Она, прежде чем просигналить обращение к нему, ударяла тыльной стороной ладони по подбородку, что означало "грязный". Получалась последовательность знаков: "Грязный Джек, дай пить", и "грязный" было употреблено не как "запачканный", а как оскорбительное ругательство. Если этот факт описан корректно, то перенос значения "грязный" с предмета на человека на основе ненавязанной ассоциации по ощущению неприятного, нехорошего следует признать довольно тонким. Обезьяна Люси "назвала" бродячего кота "грязный кот", а самец Элли, долго требовавший от служителя Чауна пощекотать его, "назвал" служителя "орехом" (самого Элли часто называли "крепким орешком"). Люси применяла для обозначения невкусного редиса знаки "боль" или "плакать", а для сладкого арбуза – "конфета пить".
Доступны, видимо, обезьянам и переносы по функции: увидев в иллюстрированном журнале рекламу вермута, Уошо изобразила знак "пить". Чтобы обучить Уошо знаку "иет", Гарднеры просигналили ей, что снаружи ходит большая злая собака. Через некоторое время обезьяне предложили погулять, и она отказалась. Единственной причиной могло быть воспоминание о собаке. Здесь знак "собака" был подан без наличия предмета. Но поскольку он (знак) прежде был ассоциирован с образом собаки и с отрицательной эмоцией, то он "сработал". Образ собаки приобрел дополнительный признак "быть снаружи". Он и стал посредником в ассоциации между образом и "прогуляться" и "собака". Этот случай, как и эксперимент с Элли по обучению жестам а мелена без наличия обозначаемых предметов через ассоциацию с их английскими названиями, говорит о способности обезьян образовывать довольно сложные цепи ассоциаций.
Все эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о развитом ассоциативном мышлении обезьян, о способности к обобщению отдельных признаков предметов, если эти признаки жизненно значимы для животного.
Механизм ассоциативного мышления лежит в основе функционирования и развития человеческого языка, а процессы абстрагирования и обобщения обеспечивают, в частности, становление его грамматического строя.
Изобретение новых знаков. Для обозначения нагрудника Уошо очертила та груди то место, где он надевается, использовав ассоциацию пе смежности. Аналогичным образом Люси обозначала поводок жестом его надевания вместо жеста "веревка". Так же Люси "присвоила" Ю. Линдену имя "аллигатор" (кусающие движения пальцами) на том основании, что у него на нескольких рубашках были вышиты крокодилы. Здесь имеет место ассоциация по смежности.
В семиотике принята следующая классификация знаков: иконические (структура знака похожа на обозначаемый предмет – географическая карта, фотография), индексные (часть предмета или ее изображение вьгступает в качестве знака предмета в целом – телефонная трубка на дорожном знаке обозначает телефон-автомат) и символические (ничего или почти ничего не имеющие в своем содержании общего с обозначаемым предметом – олова человеческого языка). С точки зрения этой классификации обезьяны могут создавать иконические знаки (имитация движения одевания позодка) и знаки-индексы (вышивка» на рубашке как знак человека). С символическими знаками дело, видимо, сложнее. Тот факт, что обезьяны могут пользоваться ими в результате научения, не подлежит сомнению, о чем свидетельствуют эксперименты по обучению Элли амслену через английские слова, а Сары – оперированию с "абстрактными" жетонами, которые по содержанию не связаны с обозначаемыми предметами. Но может ли обезьяна сама создать нечто вроде жетона? Это сомнительно.
Дело в том, что символические знаки генетически вторичны по отношению к некоторой исходной знаковой системе, они не могут ни возникать, ни функционировать без нее. Жетоны Д. Примака, проводившего эксперименты с Сарой, были возможны только потому, что в сознании их создателя существовала связь между предметом и его английским названием, и жетон фактически обозначал последнее. Для обезьяны же это звено не нужно, поскольку у нее вырабатываются прямые ассоциации между образом предмета и образом жетона. Современные естественные языки, будучи символическими, также не могли возникнуть без языков-предшественников, которыми, как мы полагаем, были такие знаковые системы, как пантомимические действа.
Однако мы не собираемся полностью лишать обезьян способности к символизации знаков. Если бы у них возникла настоятельная нужда в этом, они либо выказали, либо развили такую способность. Дело в том, что символизация как процесс максимального свертывания содержания знака, при котором это содержание перестает быть схожим с обозначаемым предметом, делается необходимой при возрастании числа знаков и "объема" обшения У обезьян эти величины будут ограничиваться их естественными потребностями и внутренне замкнутой, тысячелетиями отстоявшейся системой стереотипов поведения. Ведь то немногое, что животные, даже наиболее развитые, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи.
Конечно, искусственное увеличение "объема" общения, особенно с человеком, возможно, но всегда будет существовать вероятность того, что обезьяна откажется от лишних и бессмысленных для себя нервных нагрузок (отказы некоторых обезьян от выполнения заданий описаны Ю. Линденом24)
С другой стороны, всякая символизация знака приводит к его неоднозначности, которая снимается контекстом. Можно представить себе, что обезьяна станет сокращать и упрощать сложные имитирующие знаки, тогда многие из них совпадут, и различить их можно будет только благодаря ситуации, контексту общения, синтаксированию предложений. И здесь выступают ограничения, связанные с образом жизни обезьян. Поэтому окончательный ответ на вопрос о способностях обезьян к символизации мог бы быть таким: создавать знаки-символы обезьяны, вероятно, могут, но только в рамках своих возможностей синтаксирования.
Синтаксирование. Вопросу о том, способна ли обезьяна "сознательно" пользоваться синтаксическими отношениями, Ю.Линден уделяет очень много внимания, поскольку "оппоненты" Уошо считают это самым сомнительным пунктом в выводах Гарднеров. И Уошо, и Люси различали конструкции "ты щекотать я" и "я щекотать ты". Уошо в процессе обучения все чаще стала отдавать предпочтение порядку знаков, при котором на первом месте находится субъект действия, на втором – действие, на третьем – объект. Нам кажется вполне возможным, что обезьяны владеют представлениями о субъекте, действии и объекте, которые необходимы им в обычном повседневном общении и деятельности. Эпизод с Люси очень выразителен в этом отношении. Люси привыкла к комбинации "Роджер щекотать Люси", и для нее была внове последовательность "Люси щекотать Роджер", но она ее поняла и просигналила "Нет, Роджер щекотать Люси". Когда Роджер настоял на своем, то она действительно принялась его щекотать.
Сопоставление конструкций детской речи (по Р. Брауну) и комбинаций знаков Уошо, проведенное Гарднерами, довольно убедительно показывает большое совпадение структурных схем. Синтаксические факты, обнаруженные в экспериментах е обезьянами, хорошо согласуются с точкой зрения многих советских лингвистов на первоначальные этапы развития языка как в филогенезе, так и в онтогенезе. Исходной формой высказывания были не отдельные слова или предложения, а внешне, в знаке нерасчлененное слово-предложение, содержащее указание на действие и предмет (субъект действия). Но таков и "язык" Уошо.
Мы понимаем, что для того, чтобы обезьяна отреагировала жестами на какой-либо внешний предмет, она должна использовать выработанную у нее экспериментаторами ассоциативную связь между образом предмета и образомзнака. Образ предмета – это значение знака; оно-то и указывает, к каким предметам должно применять знак.
Если мы всмотримся в "словарь" Уошо, то обнаружим, что предметы – это микроситуации, а образы предметов (значения) как минимум бинарны. Такие микроситуации образуются из действия и некоторого объекта, участвующего в нем. Соответственно и значение знака распадается на образ действия и образ объекта. Приведем примеры25.