Знак под названием "подойди": подзывающее движение кистью руки или пальцами. Он означает, во-первых, указание на объект (кто должен приблизиться), во-вторых, указание на действие, которое этот объект должен совершить (подойти).
Казалось бы, о каком действии может идти речь в таких знаках, как "Ты" или "Я". Но в действительности и они в своем внутреннем (образном) содержании, не выраженном внешне (жестом), имеют указание на действие. Обратим внимание на ситуации, в которых употребляются эти знаки. Знак "Ты" (указательный палец направлен на грудь человека) показывает, что это его очередь (во время игры); он употребляется как ответ на вопросы: "Кто щекочет?", "Кто причесывает?". Знак "Я, мне, меня" (указательным пальцем трогает свою грудь) обозначает очередь Уошо, когда она ест или пьет вместе с партнером, и т.д…. Итак, в знаках "Ты" и "Я", кроме указания на действующее лицо, мыслится определенное действие, обусловленное ситуацией. Но это означает, что уже в самих знаках, которым обучались обезьяны, содержалась синтаксическая структура, состоящая из противопоставления предмета и действия.
По мере увеличения "объема" общения как в генезисе языка, так и в развитии детской речи под давлением необходимости происходит дифференциация ролей "предмета" в высказывании, уточняется и поясняется содержащееся в нем действие. "Предмет", видимо, прежде всего расчленяется на субъект и объект действия, а само действие приобретает обстоятельственные элементы, определяющие место или направление действия. Эти расчленения жизненно важны. Без них высказывание может оказаться неправильно понятым, а действие – невыполненным.
Примеры взяты из кн.: Прибрам К. Языки мозга: Экспериментальные парадоксы н принципы нейропсихологии. М., 1975. – В ней дано относительно полное описание 33 знаков Уошо, тогда как в тексте Ю. Лнндена подобные описания очень фрагментарны.
Ю, Линден провел сопоставление схем "высказываний" ребенка и обезьяны (на материале наблюдений психолингвиста Р. Брауна над языковым поведением двухлетней девочки Евы н записей "высказываний" шимпанзе Уошо, сделанных супругами Р. и Б. Гарднерами.
Двухлетний ребенок и обезьяна способны оперировать уже в рамках бинарных конструкций представлениями о субъекте и объекте действия, о направлении действия. Жизненно важной является также категория принадлежности (притяжательный тип высказывания у Брауна и "субъект-объект", "объект-свойство" у Гарднеров). Поэтому она одна из первых развивается в детской речи и в знаковом поведении обезьян. Сомнение вызывают определительные конструкции (описание объекта, субъекта у Гарднеров), которые базируются на представлении о предметности и появляются тогда, когда возникает необходимость в вычленении предмета из ряда себе подобных для действия с ним, при этом в условиях, когда трудно обойтись прямым указанием рукой на предмет (т.е. в условиях отсутствия ситуации реального действия, при "перемещении" ее, как выражается Ю. Линден вслед за некоторыми лингвистами).
Конечно, возможно, что ребенок к двум годам способен выйти из наличной ситуации и сказать "большой поезд" о ранее виденном предмете, тогда как в наличной ситуации, видя этот предмет, он просто сказал бы "поезд". Кроме того, определительные конструкции обычно активно навязываются старшими при разговорах с детьми. Что касается Уошо, то приведенные Гарднерами примеры представляют, нам думается, класс оценочных высказываний, образуемых на основе положительной или отрицательной реакции на предмет: "Наоми хороший", "Уошо печальный", "Расческа черная" (может быть, грязная). Пример "Пить красное" не является определительным высказыванием, судя по его содержанию, а выражает "действие-объект".
Итак, способность обезьян к синтаксированию как двучленных, так и трехчленных конструкций, и в первую очередь таких, которые основаны на элементах деятельности (субъект, объект, действие, его направление, принадлежность объекта или действия, эмоциональная реакция на действие и т.д.), нам кажется доказанной достаточно убедительно.
Мы, к сожалению, не имеем возможности развернуть ни саму теорию деятельности (в частности, речевой), широко принятую в советской психологии и психолингвистике, ни дать более подробный анализ фактического материала, содержащегося в книге IO, Линдена. Нам только хотелось бы высказать мнение, что, встав на позиции этой теории, исследователь знакового поведения обезьяны облегчил бы себе выработку общих принципов как экспериментирования, так и анализа его результатов.
Нам кажутся сомнительными достижения обезьяны Сары в области синтаксирования сложных конструкций. Ее способность правильно ставить союз "если…, то" и составлять из двух предлжений одно с однородными дополнениями ("Сара положить яблоко корзинке банан блюдо") есть результат простого научения методом "проб и ошибок" и не иллюстрирует ее самостоятельного умения составлять сложные конструкции; это не проявление знакового поведения.
Чисто бихевиористский подход к эксприменту у Д. Примака не дает возможности с определенностью оценить интересный факт, связанный с аналитической способностью обезьяны. Когда ей предложили сравнить две конструкции из жетонов "яблоко красное?" и "красный – цвет яблока", она решила, что они одинаковы; но восприняла как различные "яблоко красное?" и "яблоко круглое". Если предположить, что Сара отождествила первые две конструкции на основе совпадения смыслов, то надо признать, что она владеет не только довольно тонкими синтаксическими трансформациями, но и понимает, что выражения "яблоко" и "цвет яблока" – контекстные синонимы. Такое предположение, конечно, трудно принять. Не будем утверждать, что решение Сары было случайным. Остается предположить, что она руководствовалась "формальными" критериями. Обратим внимание, что первые два "предложения" состоят из одинакового количества жетонов (по три: знак вопроса – отдельный жетон) и два из трех жетонов совпадают ("яблоко", "красный"). Вторая пара предложений содержит разное количество жетонов – три и два соответственно, при этом общим является только один жетон ("яблоко"). Не явились ли эти, чисто внешние, признаки конструкций основанием для принятия решения Сарой? Нам кажется это вполне вероятным, и говорить о ее способности отождествлять и различать синтаксические конструкции едва ли возможно.
Еще раз подчеркнем в этой связи, что искусственно навязываемые животным задачи мало будут способствовать прояснению проблемы из знакового поведения. Лишь создание условий для их мотивированной целенаправленной знаковой деятельности – путь к раскрытию "интеллектуальных" и "языковых" способностей обезьяны.
Знаковый выход из наличной ситуации. Еще один пункт нам хотелось бы обсудить в связи с поставленными выше вопросами. Он связан с понятием "перемещаемость". Способна ли обезьяна к "перемещению", т.е. к абстрагированию от наличной ситуации, к оперированию с прошлыми или будущими образами?
Если "перемещаемость" перевести в семиотическую плоскость, то, пожалуй, некоторые факты поведения обезьян будут ей соответствовать. Поставим вопрос так: может ли обезьяна оперировать со знаком, если она не наблюдает обозначаемого предмета? Ведь сущность любого знака состоит в том, чтобы быть представителем предмета. Способна ли обезьяна понять и использовать эту замещающую функцию знака, или, другими словами, может ли она выйти в своем знаковом поведении за пределы наличной ситуации?
Вернемся к эпизоду с обучением Уошо знаку "нет". Сигнал "собака" был предъявлен без обозначаемого предмета и вызвал такую же реакцию, как будто собака была рядом. Отрицательная реакция на предложение прогуляться говорит о том, что знак "собака" для Уошо явился действительно представителем и заместителем самой собаки (при условии, если не было слышно лая или других признаков присутствия этого животного). Знаковость поведения Уошо еще ярче бы проявилась, "спроси" Гарднеры Уошо, почему она не хочет гулять. И если бы та объяснила отказ знаком "собака", то факт выхода из наличной ситуации можно было бы признать полностью.
Если здесь "сработали" образы прошлого, то случай с Люси, кажется, говорит о знаковом поведении, связанном с будущим. Когда Джейн Темерлин уезжала из дома, хозяйкой которого она была и в котором воспитывалась Люси, последняя подскочила к окну, чтобы увидеть отъезжающую, и просигналила ей: "плакать я, я плакать" вместо того, чтобы выразить огорчение обычным обезьяньим способом. Вопрос в том, выразила ли Люси свое будущее состояние, когда будет отсутствовать Джейн, или этот знак относился к ситуации расставания. Футе, проводивший занятие с Люси, интерпретировал "плакать" как выражение сиюминутной эмоции. Но можно предположить, что обезьяна представила себе и будущее существование (уже бывшее в прошлом) без Джейн.