Если говорить о механизме возникновения нового в языке не только на первых этапах его развития, то надо иметь в виду, что всякая новация появляется сначала в индивидуальной речи, а затем уже, будучи принятой обществом, становится объективным и социальным явлением. В этой связи нетрудно представить себе, что роль лидера, наиболее сильного и интеллектуально развитого воина-охотника, руководящего подготовкой и осуществлением деятельности, в порождении новаций должна быть наиболее выразительной. Когда ему нехватало знаковых средств (сначала пантомимических, затем звуковых) для описания мыслимой ситуации (а в процессе миграции первобытных племен появлялись новые для иих предметы – животные, растения, ландшафты, члены других племен – и структурно новые реальные ситуации), то лидер вынужден был, чтобы быть понятым соплеменниками, использовать определенные "суппозиции", т.е. опираться иа то, что известно его адресатам. И здесь возможны лишь следующие случаи: 1) использование старого средства (например, жеста) в новом пантомимическом контексте в другом значении (возникает полисемия знаков, и знак вычленяется из контекста пантомимы, осознается его самостоятельность); 2) описание нового объекта путем комбинирования известных средств, что связано с осознанием возможности манипулирования со знаками, построения сложных знаков; 3) использование звукоподражания, если объект "звучал" (это, конечно, самый легкий, но и редкий способ новации).
Очевидно, что новые средства создавал не только лидер, но и всякий охотник, попавший в новую ситуацию и пытающийся сообщить о ней. Но его новации имели меньше шансов быть принятыми всеми, социализироваться. Если даже они и окажутся воспринятыми, то не обязательно станут регулярными. Другое дело новации лидера. Они имеют целью не простое информирование соплеменников, а управление их поведением в драматическом действии (впоследствии в ритуальных танцах), на охоте или в схватке с другим племенем, т.е. употребление новаций происходит в эмоционально напряженной (стрессовой) и ответственной обстановке, понимание и употребление их являются обязательными. Неприятие их может караться если не всеобщим осуждением, то по крайней мере властью имущими, а то и физическим воздействием.
На особую значимость сигналов лидеров стада обращают внимание этологи. "Цена" звуковых и пантомимических сигналов, их влияние на членов группы существенно зависят от ранга особи, подающей сигнал. Сигналы опасности, исходящие от птицы, занимающей высокое положение в стайной иерархии, гораздо эффективнее сигналов молодых низкоранговых птиц. Гориллы и шимпанзе охотнее всего копируют поведение особей высокого ранга. Для того чтобы привить группе шимпанзе новый навык, следует обучить лидера (П.В. Симонов). (Как не вспомнить в этой связи подражательное поведение, в том числе и языковое, мальчишек по отношению к их лидерам?)
Легко представить, что при наличии способности к подражанию и при легкости запоминания внешних воздействий в условиях эмоционального напряжения новации лидера прочно и правильно усваивались всеми членами первобытного коллектива и становились регулярным явлением используемой знаковой системы.
Интересный вэтой связи факт приводит Франклин Фолсом: даже в наши дни народы, которые живут охотой – таких, правда, на свете осталось совсем немного, – часто называют главу семьи просто "говорящий".
Если наиболее типичной и острой ситуацией общения была ситуация управления со стороны лидера поведением коллектива, то очевидно, что единицами сообщения должны быть команды, состоящие из указания на объект действия и на само действие (вспомним "язык" Уошо и Детскую речь).
На изначально "командную" роль слова указывал еще французский психолог Пьер Жане (1913 г.). Слово, по Жане, первоначально было командой для других. За властью слова над психическими функциями стоит реальная власть начальника и подчиненного. Регулирование посредством слова поведения других людей постепенно приводит к выработке языкового поведения самой личности, полагал Жане.
Однако вначале было все же не слово, а дело, действие, но не реальное действие, а его действенное изображение – пантомима – как первое подлинно человеческое средство передачи информации.
Культурологи выделяют различные структурные типы культур. Однако наиболее реальной является "мозаичная" культура, по выражению А. Моля. В отличие от логически обработанного, иерархически организованного на основе классификации научного знания, которое составляет "школьную" образованность, жизненный опыт человека складывается стихийно. "Современный человек, – пишет А. Моль, – открывает для себя окружающий мир по закону случая, в процессе проб и ошибок. Он открывает одновременно причины и следствия в силу случайностей своей биографии. Совокупность его знаний определяется статистически; он черпает их из жизни, из газет, из сведений, добытых по мере надобности. Лишь накопив определенный объем информации, он начинает обнаруживать скрытые в ней структуры. В них "нет точек отсчета, нет ни одного подлинно общего понятия, но зато много понятий, обладающих большой весомостью (опорные идеи, ключевые слова и т.д.)"51.
Присмотревшись к этой характеристике современной западной культуры индивида, нетрудно заметить, что речь здесь идет (с некоторыми, правда, передержками) о ситуативном знании, противоположном классифицирующей системе понятий. Ситуативное знание конечно же имеет структуру, но другого характера.
А. Моль противопоставляет "традиционную" культуру, идущую от Аристотеля к современному университетскому образованию, как пройденный этап, как устаревший структурный тип современной стихийно складывающейся культуре индивида, что нам кажется совершенно неправомочным. Речь должна идти о противопоставлении опытного знания и научно обработанного, о соотношении ситуативных структур с иерархически организованным множеством понятий. Ситуативное знание – это исходное, действительно стихийно складывающееся знание, основанное на участии человека в различных ситуациях, которые "укладываются" в памяти в типичные и/или обобщенные ситуации. Научное знание извлекает элементы ситуаций (образы предметов, свойств, отношений) из ситуативных каркасов, рассматривает их как автономные идеальные объекты, многократно участвующие во многих ситуациях, и строит из них логически связанные системы.
Ситуативное знание как содержание стихийно складывающегося опыта было свойственно человеку изначально. Теоретическое знание является специфическим свойством культуры horno sapiens. Оно возникло и развилось в ответ на потребность в обобщенных (для многих ситуаций) правилах поведения как социального (внутри племени, в межплеменных отношениях), так и в условиях природы. Для формулирования таких правил потребовалось абстрагирование общих элементов нескольких близких по поведенческой задаче ситуаций и рекомбинация их (элементов) в некую обобщенную поведенческую схему, включающую, может быть, новые отношения.
Естественным психологическим механизмом порождения такого значения является (мы, правда, забегаем несколько вперед) замещение всей типичной ситуации каким-либо характерным ее элементом в процессе общения, например одним из ситуативных действий, и прежде всего начальным. Важно только, чтобы этот элемент был достаточен для отличения одной ситуации от другой.
Эти-то элементы ситуации (их образы), вычленяясь в качестве сигнальных для всей ситуации в целом, и превращаются в идеальные (абстрактные) объекты, их устойчивости в памяти способствует то, что они закрепляются с помощью образов сигналов. Реализация их в общении с помощью сигнальных действий функционально характеризовалась как команда к действию* что и становится базой языкового развития человечества.
Такой базой не моглобыть ритуальное шаманское действо, как полагают некоторые лингвисты. Первобытный человек не верил в потусторонний мир. Первые ритуальные погребения в Европе и на Ближнем Востоке имеют давность 60 тыс. лет, т.е. относятся к концу периода палеоантропа, тогда как в языковом развитии человек прошел к этому времени достаточно длительный путь.
С другой стороны, этнографическое изучение языковых табу дает возможность сделать вывод: "Древнейшие охотничьи запреты, применяемые к промысловым животным, не связаны с анимистическими представлениями о душе и о духах; они по- видимому, создались еще в доанимистическую эпоху, но в дальнейшем они сильно прониклись чисто анимистическими воззрениями и вообще усложнились"52. Если это так, то первобытный человек не только пользовался языком, но и накладывал на названия существ, с которыми он вступал в рискованные отношения, запреты, обходясь описательными или иносказательными выражениями, что возможно при достаточном богатом словарном составе и многозначности слов.