- Заходите, не стойте - внезапно прервал службу, обернулся к Марисе, что осторожно заглядывала в церковь с полуразвалившегося крыльца, священник и, выставив вперед открытую ладонь, пригласил ее войти.
- Меня отлучили... - призналась она стыдливо и тихо. Попятилась от его жеста.
- Тогда постойте снаружи - просто кивнул иерей - но, если хотите, можете зайти. Не здоровый же нуждается во враче.
Мариса пожала плечами и шагнула под своды церкви. Священник же снова обернулся к алтарю и, ничуть не смущаясь ее присутствия, продолжил молитву. Когда подошел черед, они вместе спели 'Богородице' и иерей взял в руки чашу с миром. Мариса еще подумала, что вот оно, сейчас они точно откажут ей в елеопомазании, и приготовилась было обидеться, но священник перекрестил руки и лоб вначале себе, потом дьякону, потом сказал подойти и ей. Начертив на ее лбу и тыльных сторонах ладоней кресты, протянул поцеловать свою сухую и горячую руку, приятно пахнущую маслом, ладаном и плавленым воском, а когда она преклонила колени перед алтарем и перекрестилась, одобрительно кивнул и как будто все так и было нужно, приступил к продолжению литургии.
Так прошло еще какое-то время. Мариса, что постоянно оглядывалась на двери, не зайдет ли кто, не проедет ли снаружи, в какой-то момент даже удивилась тому, что она ни разу не видела такого: в большом городе ночь и так тихо и безлюдно, а тут, на темной улице, просто так открытая дверь и только они трое в храме и сколько времени прошло, а вокруг ни души. Никто не прошел, не проехал, никто не заглянул за те полчаса или час, которые она уже была здесь. И за все это время снаружи она так и не услышала ни голосов, ни грохота отдающих эхом за пару перекрестков колес, ни звонкого цокота копыт.
- Мы собираемся служить молебен - закончив читать чин и благословив крестом, обратился к задумавшейся Марисе, заставив ее вздрогнуть, священник - продиктуйте отцу-дьякону имена, за кого бы вы хотели помолиться. Или, если имен немного, просто скажите мне.
- Я всегда молилась за сестру... - нерешительно ответила Мариса, ежась от внезапно потянувшего из распахнутых настежь, прямо в багровую темноту улицы у нее за спиной дверей, холодного ветра - но я не знаю, жива ли она или нет. Ее зовут Стефания. Ее похитили...
Священник внимательно посмотрел на нее и ответил без тени улыбки.
- Мы помолимся за ее здравие, а Господь Бог разберется - перекрестившись на распятие, ответил он ей - а за кого еще?
Мариса растерялась. Поначалу ей было подумалось, что ей не за кого больше молиться. Дедушка умер, других родственников она не знала, коллег она презирала или ненавидела. За Еву не хотела из вредности, за то, что та всегда была старательнее, умнее, ловчее, ответственнее и за то что ее все и так постоянно хвалили. Но ей внезапно вспомнились слова Инги, на которые она тогда еще очень обозлилась. Это было давно, и она успешно забыла о них, но теперь отчего-то снова вспомнила этот показавшийся ей тогда таким глупым и нелепым совет.
- За Марка - внезапно выпалила она со смущением. Ей стало страшно и стыдно вот так вот признаться перед незнакомым человеком, в том, какое беспокойство терзает ее сердце - за моего мужа. Мы не венчаны, но...
- Значит за Марка. Хорошо - кивнул священник и снова внимательно и выжидающе посмотрел на нее, отчего ей стало еще более печально и стыдно.
- За Йозефа - сказала она - за Валентина, за Хельгу, за Еву...
- Нет, сразу так много я не запомню - покачал головой священник - отец-дьякон, пожалуйста, запишите чтоб никого не забыть.
Дьякон отошел к аналою, взял перо и ловко вывел уже произнесенные имена, подписав, кто есть кто, каждое из них.
- За Лео, за Густава, за Эдмона, за Мику, за Ингу - продиктовала ему Мариса знакомых и коллег. Дьякон записал и их, и в ожидании посмотрел на нее, держа в руках перо, чем ввел ее в еще большее смущение. Она еще подумала, что нехорошо, что если она, зайдя в церковь первый раз почти что за три года, не помолится и за тех, кого она знает не столь близко.
- За Александра, за Абеларда, за Германа, за Фридриха... - сказала она. Дьякон аккуратно записал всех и серьезно кивнул ей продолжать. Она вспоминала имена и про себя прибавляла, что бы она хотела попросить у Господа Бога для каждого из них, пока не кончились все, кого она знала и за кого хотела попросить. Ей вспомнилась фраза из Писания о молитве за врагов, но ей еще подумалось, что она не будет молиться за этих людей, отчего ей стало стыдно, о чем и сказала священнику.
- Да, господь Иисус Христос молился за распявших его - серьезно ответил иерей - и мы, христиане, должны во всем следовать его Крестному Пути. Но Он молился не потому что они творили зло, а потому что не знали что делают. Молиться надо за всех, потому что должна быть молитвенная дисциплина. Дисциплина должна быть во всем в принципе. Молитесь о тех, о ком велит ваше сердце, а кого не можете простить за намеренно причиненные вам зло и вред, за тех не молитесь, оставьте их. Пусть о них молятся другие, кто готов молиться за них. А мы с вами сейчас помолимся о тех, кого вы с отцом-дьяконом записали здесь.
Встав напротив алтаря, он положил перед собой Евангелие и крест и, взяв у дьякона кадило, медленно и четко запел.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.
Все трое осенили себя крестными знамениями.
- Благослови Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков...
Мариса стояла, хлопала глазами, слушала, одними губами повторяла за священником слова молитвенного чина. От жаркого веяния свечей и горящего в лампадах масла ей стало как-то особенно приятно и тепло. Ароматы ладана, церковного мирра и дыма навевали спокойные и радостные мысли. Ей все больше и больше хотелось вдыхать их, как будто от этих приятных, умиротворяющих запахов в душе просыпалось что-то хорошее и давным-давно забытое. Устав стоять, она присела на скамейку, прислонилась плечом и щекой к еще теплой печке, которую топили, наверное еще днем, но она еще не успела окончательно остыть. Сидела, слушала слова Писания и молитв, когда произносили имена, которые она продиктовала, шепотом проговаривала их вслед за дьяконом и священником. Внезапно ей еще подумалось, что раз они победили и все в порядке, Вертура, быть может, уже вернулся в Гирту, надо поехать домой, встретить его, узнать как прошел выезд.
- Ничего - сказала она себе - подождет. Я и так не была в церкви последние годы, осталось недолго, досижу до конца, нехорошо вот так уходить...
Но молебен все не заканчивался, псалом шел за псалмом, молитва за молитвой.
Марису все больше клонило в сон, и она уже несколько раз ловила себя на том, что перестает понимать ход службы, начинает отвлекаться и думать о какой-то несущественной сейчас ерунде. Она пыталась одернуть себя, следовать умом за словами священника, но так и не смогла пересилить себя, отогнать столь умиротворяющие и хорошие мысли, что под влиянием бесконечной вереницы определенных молитвенным чином слов и фраз, все больше и больше заполнили ее смятенное, исстрадавшееся сердце.
- Вот Вероника Булле, теперь леди-герцогиня - подумала она, пусть теперь берет меня к себе фрейлиной, а Марка посвятит в рыцари. Незачем ему возвращаться в Мильду, зачем вообще эта Мильда, останемся здесь. Вот он вернется, приготовлю ему какой-нибудь бутерброд на ужин, потом сядем у печки на пол, обсудим все как следует...
***
Когда маркиз Дорс, граф Прицци и остальные были у дворца, всех, кто не имел отношения к дворцовой страже, службам и инженерии уже вывели из парка за ворота. Разместили вместе с остальными в здании счетной палаты Гирты, большом многоэтажном, облицованном коричневым гранитом, доме с высокими окнами и мансардами на высокой крыше, замыкающим Соборную площадь с восточной стороны.
Сейчас у фасада дворца остались только дружинники маркиза Раскета, кавалеры герцогской стражи и пожарные в длинных несгораемых плащах химической защиты и конических, усиленных стальными налобниками, кожаных шлемах. Эти, не менее отважные чем черные драгуны ночной стражи люди, на войне служили штурмовыми инженерами, были готовы встретить любую опасность и даже извивающиеся щупальца, что высовывались из окон дворца не устрашили их. Выкатив на подъездную аллею паровые помпы, они завели в окна подвалов толстые, теплоизолированные рукава, запустили котлы и теперь проходили коридоры и комнаты под дворцом, обваривая напором раскаленного технического пара щупальца, что под воздействием высокой температуры разваривались на куски омерзительно смердящей густой вареной слизи. Снаружи им помогали, кидали в машины топливо, заливали воду, кантовали рукава, выделенные им в помощь дружинники. На центральной алле парка, перед воротами дворца стояли телеги с углем, из труб передвижных паровых машин в багровое небо столбами, стремительными потоками, поднимался густой, еще более черный, чем громоздящиеся в багровой мгле силуэты окрестных домов, дым.