Кармен-Ирен вызвалась вытереть посуду, хотя обычно занималась этим очень неохотно; ей хотелось остаться с сестрой, хихикая, они шептались о табеле, и Кармен-Ирен приглушенным голосом повторяла характеристику, которую знала уже наизусть. Мать прогнала их из кухни.
— Лучше вымыть посуду самой, чем слушать вашу глупую болтовню, — раздраженно сказала она.
Таня-Элизабет заметила, что сестра вот-вот проболтается, и только ее усиленное подмаргивание и высоко поднятые брови заставили сестру сдержаться.
Девочки ни о чем, кроме табеля, не могли говорить. По мнению Кармен-Ирен, пользу из их открытия следовало извлечь.
— Чего нам одним смеяться над скверным табелем скверного ученика Альберта?
Она прыснула в подушку, потому что ей понравилось выражение «скверный ученик Альберт», сказанное о родном отце, докторе Бургере, директоре института.
Таня-Элизабет не сразу поняла, что у сестры на уме.
— Давай перепишем табель еще раз и пошлем в «Нойес Дойчланд», чтоб там напечатали, или к нему в институт для стенгазеты. — И она повторила: «…должен как следует подтянуться…»
Таня-Элизабет, напротив, была склонна действовать в кругу семьи. Возбужденная планами сестры, она предложила во время ужина неожиданно извлечь копию табеля из кармана и громко прочесть. Или наизусть. Ведь Кармен-Ирен уже знала табель назубок!
Сестра считала, что розыгрыш надо устроить за завтраком. Вечером отец не всегда возвращается вовремя, и лучше, если прочтет Таня-Элизабет.
— Почему это я?
— Лучше прочитать. Если я скажу наизусть, он может все оспорить, да и мама не поверит. А если мы прочтем, то получится вроде как в документальном фильме, понятно, старуха! — И рассудительная Таня-Элизабет признала ее правоту.
— Но почему за завтраком?
— Потому что вечером он часто возвращается очень поздно и у него позади тяжелый день. Утром он еще свежий, и удар наверняка будет чувствительнее, к тому же по утрам он как раз задает свои любимые вопросы: «Ну, что вчера было в школе? Как отметки?» По утрам он всегда читает нам проповеди и портит аппетит. Нет-нет, именно за завтраком мы и преподнесем ему эту штучку, может, хоть кофе покажется ему невкусным.
Кармен-Ирен была права, вечером семью не собрать, а утром хоть ненадолго, хоть на полчаса все были вместе. Отец любил завтракать основательно. Жареная картошка, яйца, ветчина доставляли матери и Тане-Элизабет, у которых по утрам никогда не было аппетита, буквально физические мучения. Отец в превосходном настроении жевал, поглядывал на сидящих за столом и спрашивал с легкой иронией:
— Разве дамам что-то не по вкусу?
Мама и Таня-Элизабет пытались оживленно кивать и быстрее есть, зная, что иначе он начнет лекцию о пользе завтрака для здоровья в целом, потом перейдет к целенаправленному закаливанию организма и недостаточному вниманию к политической литературе в семье, а напоследок пойдут вопросы о школе, домашнем задании и отметках и рассуждения об отсутствии здорового честолюбия и успехов. Он говорил и не переставал есть и пить. По счастью, младшая дочь унаследовала его привычки и, пока отец говорил, с наслаждением уписывала хрустящие булочки, яйцо, кося взглядом на сестру: не перепадет ли чего и от нее. Аппетит Кармен-Ирен частенько был для отца отправной точкой в его «проповедях», как иной раз во всеуслышание или иной раз про себя называла их мать.
Таня-Элизабет должна была признать правоту сестры, процитированный именно за завтраком табель произведет большее впечатление. Но ей не хотелось читать его, ведь это значило вызвать бурю на свою голову. Отец непременно спросит: откуда у тебя табель? И когда выяснится — из письменного стола, — он, работая челюстями, наверняка начнет распространяться о честности, тайных проступках, надежности и доверии, пока за этими разговорами табель не будет забыт окончательно. Они решили начать одновременно и читать в два голоса. А как только отец раскроет рот, Кармен-Ирен, острая на язык, сразу должна вмешаться. Так общими силами и при взаимной поддержке они хотели взять реванш.
— Пока он совсем не скиснет. Ни словечка не сможет проронить. Будет сидеть и молчать…
— Ни пить, ни есть не сможет. Хотела бы я видеть, как он дар речи потеряет и жевать перестанет.
Пораженная этой мыслью, Таня-Элизабет поверила, что именно так и произойдет, а для их семьи такое событие было бы просто потрясающим.
Кармен-Ирен была права. Отец вернулся домой поздно, когда он пришел, они уже давно спали. В тот вечер их бы ждала неудача, возможно, не отец, а они потерпели бы поражение. А так они могли еще представлять себе сенсационное разоблачение и хихикать, когда Кармен-Ирен в полусне повторяла: «…его успехи далеко не соответствуют способностям…»