Энсона к двадцати девяти годам больше всего тревожило его собственное растущее одиночество. Теперь он был уверен, что никогда не женится. Свадеб, на которых он побывал в качестве шафера или почетного гостя, было уже не сосчитать – дома в шкафу у него был целый ящик, доверху набитый подаренными ему по традиции на память о свадьбе галстуками. Эти галстуки напоминали ему то о любви, не продержавшейся и года, то о парах, исчезнувших из его жизни навсегда. Булавки для галстуков, золотые карандашики, запонки для манжет – подарки от целого поколения женихов – сначала попадали в его шкатулку с сувенирами, а затем терялись, и с каждой новой церемонией он все больше утрачивал способность представить себя на месте жениха. За его самыми сердечными пожеланиями всем этим парам таилось отчаяние по поводу собственного счастья.
Ближе к тридцати годам его все сильнее стали огорчать неустранимые препятствия, создаваемые браком для дружбы. Целые группы людей демонстрировали приводящую в замешательство тенденцию к распаду и исчезновению. Его университетские приятели – те, кому он уделял больше всего времени, к кому чувствовал самую сильную привязанность, – становились все более недоступны. Большая часть все глубже уходила в свой домашний круг, двое умерли, один пере ехал за границу, еще один уехал в Голливуд писать сценарии для филь мов, которые Энсон всегда добросовестно ходил смотреть.
Но абсолютное большинство превратилось в жителей пригородных коттеджей и появлялось в городе лишь в рабочее время; все были отягощены сложностями семейной жизни и проводили свободное время в каком-нибудь загородном клубе. Именно они и вызывали у него наиболее острое чувство отстранения.
В начале своей семейной жизни все они в нем нуждались; он давал им советы относительно их тощих финансов, развеивал их сомнения в том, что ребенка можно заводить и в «паре комнат с ванной» – для них он олицетворял собой огромный внешний мир. Но теперь все их финансовые трудности остались позади, а ожидаемое со страхом чадо влилось в поглощающую все их внимание семью. Они всегда были рады видеть «старину Энсона», но теперь они специально наряжались к его приходу и старались произвести на него впечатление своими успехами, не делясь при этом своими проблемами. Он больше не был им необходим.
За несколько недель до его тридцатилетия женился последний из закадычных друзей его юности. Энсон выступил в обычной для себя роли шафера, подарил, как обычно, серебряный сервиз и приехал на причал к отходу парохода «Гомерик», чтобы попрощаться. Был май; вечер пятницы выдался жарким, и когда он сошел с пирса, ему пришло в голову, что уже начались выходные, так что до утра понедельника он совершенно свободен.
– И куда? – спросил он себя.
В йельский клуб, конечно! До ужина – бридж, затем три-четыре крепких коктейля у кого-нибудь в номере, а затем – приятный и сумбурный вечер. Он пожалел, что сегодняшний жених не сможет составить ему компанию, – им всегда удавалось втиснуть так много в подобные вечера: они умели привлекать женщин и избавляться от них, и всегда точно знали, какую толику от их просвещенного гедонизма заслуживала любая девушка. Веселый вечер подчиняется определенным правилам – берешь таких-то девушек, везешь в такое-то место и тратишь ровно столько, чтобы всем было весело; немного выпиваешь – немного, но больше, чем должен бы, – и в определенный час, ближе к утру, встаешь и говоришь, что тебе пора домой. Следует избегать студентов, забулдыг, охотниц за женихами, драк, сантиментов и болтливости. Вот как все должно быть, а остальное – просто бессмысленный разгул.
По утрам никогда не приходилось ни о чем сожалеть – ты ведь не принимал никаких решений. А если все же немного перестарался и сердце пошаливало, можно было, никому ничего не говоря, на несколько дней бросить пить – и дождаться, пока накопившаяся нервная скука не заставит тебя вновь устроить вечеринку.
В вестибюле йельского клуба было пустынно. В баре сидело трое совсем юных выпускников, взглянувших на него мельком и без всякого любопытства.