Не накличу очередного пришествия на мир, если повторюсь, что все вышеотмеченное и нижеследующее поданное предстали перед всеми нами основными барьерами, обусловившими ощутимо — запоздалое явление разных ведущих инструментов к очагу великой бахианы, к которому тогдашний люд той далекой эпохи вовсе не желал наприглашений к доселе невиданной и непонятной музыке, чем заработал долгую и особо ехидную ухмылку от целой гирлянды потомков за недопонимание потенциала нового, неповторимого и гениального!
После кончины мужа, чтобы оградить от уничтожения и тогдашней людской невостребности хоть малую толику созданного супругом, в истинный талант которого верила всей любящей душой, Анна Магдалена форсировано приступила уже к тотальной переписке (размножению) оставленного, в чем ей активно помогал один из продвинутых учеников кантора. Историки так же сообщают, что Анна Магдалена старалась некоторые «упущения», оставшиеся в записях мужа, многие недостающие «оформительские детали», трудноразличимые и труднопонимаемые технические места восполнять и форматировать по памяти.
Однако, даже ей, всегда находящейся подле супруга и многому научившейся у него, никак не удалось все вспомнить и все уложить по своим местам. Анна Магдалена так и не смогла уловить все тонкости, того, где и в каких рукописях мужа были разномастные «сфетофорчики», иные «перекресточки», «улочки-переулочки», «тупички», знания которых особо важны при разборах и исполнений баховских полифонических произведений.
История преподносит нам немало репризирующих примеров людского безразличия, порой подлости ко многим рядом стоящим или рядом творящим. Приведу примеры из рубрики «Безразличие», вроде «Отзвонил — и с колокольни долой»: …спустя несколько месяцев после смерти кантора органист Рейхардт из Альтенбурга, неплохо знакомый с творчеством композитора, по счастливой случайности спас до-минорную фантазию от уничтожения (1751). Музыкант прямо с прилавка и за гроши, купил у лавочника на завертку, заготовленную баховскую рукопись. Какой негодяй отдал шедевр торговцу на растерзание? …русский пианист Пальшау из Петербурга, …позволил себе исправить дорийскую токкату Себастьяна Баха, при этом отредактировав ее, по выражению исследователя Руста, как русский цензор (А. Швейцер, С. 195).
Конечно, столь маститые ученые, наверное, не раз задавились трудноразрешимыми вопросами: «кто и почему так беспардонно швырял на загубку гениальное?» «может знавал „канторовскую“ семью, да и Анна Магдалена была еще жива?» «откуда так скоро после кончины композитора могла попасть драгоценная рукопись в грязные руки, отдавшие ее на растерзание лавочнику?» «а может выполняя роль „палача“ композитора — стоика, начхавшая на „баховские страдания“ мелкая душонка попросту решилась не фантазировать и кинуть рукопись на эшафот?» Прошли века, что уж там судить — рядить?
Еще один пример, истовый изыскатель канторовских рукописей Георг Пельхау из далекого прошлого сообщает: «…произведение, написанное собственной рукой Иоганна Себастьяна Баха, я нашел в 1814 году среди бумажного хлама, предназначенного для обертки масла в лавчонке; оно попало туда вместе с бумагами покойного петербургского пианиста Пальшау» (А. Швейцер. С. 285); «…это — тот российский пианист, царствие небесное ему, — продолжает другой историк, — который был известен своей неучтивостью к созданному другими». Так, что общеизвестный славянский «летучий» афоризм: «Каждое горькое заимеет свой сладкий конец», видимо не раз спасал человечество от невосполнимых потерь.[9]
Трудности с определением, затем признанием многого из великого баховского наследия, очертились и в исторических причинах периода летаргического сна, охватившего многие народы Европы. Вернее дремы, которая, более со второй декады XVIII века стала во многом походить на дурной сон в зимнюю ночь. Здесь, основой такого продолжительного застоя развития общества, в нашем случае запоздалого подтверждения гениального баховского наследия видится, что люди той эпохи всей своей аурой ощущали надвигающиеся на их судьбы бурные катаклизмы в виде интифад, итогов нескончаемой войны, тотально растущей нищеты, целых когорт голодающих людей, эпидемии, растущей детской смертности, другого страшного. Спросят, почему, да все потому, что, в легкой, доступной музыке народы искали и видели свое психологическое расслабление, некую отдушину, определенное забвение от жизненных невзгод, а не трудно-понятные баховские музыкальные сложности, как им тогда казалось (Ф. Вольфрум, С. XI).
Все бы ладушки, однако, еще очень долго и по мутнозастойному продолжало течь вечное времечко. А это значило, что «белые пятна», «чистенькие листочки» вокруг всего канторовского никак не убавлялись, наоборот, под влиянием бесконечно — безжалостного времени уходили все дальше и дальше от людей, которые, пока не осознавали, что теряли, однако, по наитию, уже нуждались в нем!
Истинные аналитики из когорты ученых-музыкологов, которые в разных эпохах решали настоятельную необходимость окончательно и досконально разобраться в тонкостях проблем, темной вуалью отгораживающих людей от бахоских житейских вех, баховского полифонического наследия, вконец серьезно взялись за определение, что принадлежит гусиному перу кантора, а что нет!
Много сил положили биографы ИСБ, историки — первопроходцы, на информации которых, плюс личные выкладки… в основном и выстроена «Гитарная бахиана». Ниже представлены авторы монографии и годы, выхода книг из печати: Иоганн Николаус Форкель, опубл. моногр. в 1802; Филипп Шпитта (сын), опубл. моногр. I–II т., в 1873–1879; Арнольд Шеринг, опубл. сб. стат. в 1902–1905; Андре Пирро, опубл. моногр. в 1906; Филипп Вольфрум, опубл. моногр., 2-е изд., в 1912; Чарлз Сэнфорд Терри, опубл. моногр. в 1928; Альберт Швейцер, опубл моногр. в 1964; Владимир Рабей, опубл. моногр. в 1970; Сергей Морозов, опубл. моногр. в 1984, другие, работы, мной пролонгированные и представленные в «Списке использованной литературы».
Согрешим против истины, если все отмеченное богатейшее наисследованное припишем только мной весьма уважаемым Западным ученым — бахистам. В этом вкуснейшем «винегрете» и наши славные выглядят внушительно, которые были передовыми «пионерами» эпохального искусства. Эти крупные мастера, вместе с другими светилами обеих полушарий, внесли немалую лепту в богоугодное дело пропаганды всего канторовского (алфавитно): дирижеры — Николай Голованов, Константин Иванов, Александр Орлов, Отар Тактакишвили… пианисты — Эмиль Гилельс, Григорий Гинзбург, Генрих Нейгауз, Святослав Рихтер, Тамара Тулашвили… скрипачи — Леонид Коган, Ягудий Менухин, Давид Ойстрах… виолончелисты — Карл Давидов, Борис Доброхотов, Семен Козолупов, Мстислав Ростропович, Александр Стогорский… гитаристы — Никита Кошкин, Александр Иванов-Крамской, Андрей Сихра, многие другие.
Будет весьма неверно если не вспомним знатоков теории музыки, внесших серьезный вклад в деле анализа и популяризации баховской полифонии (алфавитно): Шалва Асланишвили, Александр Гольденвейзер, Борис Доброхотов, Тамара Ливанова, Яков Мальштейн, Сергей Морозов, Владимир Протопопов, Владимир Рабов, Марк Этингер, Израиль Ямпольский…
В разное время немало толковых разъяснений, деловых предложений, самых оригинальных решений по бахиане давали всемирно-известные классики гитары, которые много трудились над переложением, редактированием, изданием, популяризацией с самых престижных мировых сцен великих шедевров кантора (некоторые продолжают работать и сегодня, долгие им лета — авт.) алфавитно: Мария Луиза Анидо, Джон Вильямс, Маттео Каркасси, Мигель Льебет, Эмилио Пухоль, Андрес Сеговия, Франсиско Эшеа Таррега, многие другие.
9
Спр. биографы сообщают и то, что скорейшему внедрению баховского репертуара на «небаховских» инструментах, мешало и то, что …после кончины кантора, постепенно проявлялись произведения, записанные под его диктовку, после, продолженные им же, затем вновь записаны под диктовку… Это представало еще одним завалом, который приходилось разгребать долгими десятилетиями.