Только есть красота преходящая, а есть — вечная. С преходящей в Яффе и сейчас плохо. А вечную красоту надо уметь увидеть. Женька ее видел. Но, в отличие от меня, он не был влюблен в Яффу, которую считал всего лишь сравнительно дешевой стоянкой для своей яхты. В других местах стоянка стоила дороже. Да и жизнь в Яффе была недорогой и веселой. Если бы не это обстоятельство, Женька устроил бы себе стоянку в Ахзиве, где один сумасшедший купил кусок берега и объявил его государством, а себя — единоличным правителем. Правитель звал Женьку к себе и обещал вообще не брать денег за стоянку, но Женьке он не понравился. «То ли псих, то ли придурок. Что не одно и то же», — добавлял обычно Женька.
Тип, к которому Женька привел меня тогда с пляжа, ему тоже не нравился. Он мне так и сказал. Но добавил, что все другие варианты — хуже. И вот я стояла за дверью, украшенной немалого размера медным львом со сверкающим кольцом в зубах, и корежилась от страха. Предчувствия во мне просто бурлили, только я никак не могла понять, хорошие они или плохие.
На наш звонок в дверь никто не ответил. Пришлось спуститься на соседнюю улочку в магазин, называемый галереей. Ее хозяин Кароль оказался вовсе не лысым толстячком-колобком, каким я его себе представляла, а длинной патлатой жердью, просмоленной до кости. И не поляком, а балканцем. С папой-турком, который давно забыл его, и мамой-сербкой, которую Кароль, наделенный друзьями неблагозвучной кличкой Каакуа, что на иврите означает «наколка», а их, этих наколок, на нем было хоть в витрину парня ставь, так вот, маму он благополучно забыл в каком-то кибуце. Нет, правда, он ее там забыл. И не мог вспомнить, где именно: в Хацоре, что возле Реховота, или в том, который в Галилее. Потому и не удосужился ее оттуда забрать, когда разбогател.
По словам Кароля, его мамаша тоже не слишком обременяла себя памятью о сыне. Она переходила из рук в руки, но все по кибуцам. Городская жизнь ей не нравилась. Кароля она сдала государству восьми лет. Его тоже передавали с рук на руки различные интернаты. В одних полагалось носить кипу и блюсти законы Торы, в других это не только не поощрялось, но и порицалось. Каролю приходилось полагаться только на себя как в вопросах веры, так и в устройстве собственной жизни. Он распорядился собой вполне резонно. Приобрел несколько профессий, дослужился в армии до чина подполковника, завел огромное количество армейских дружков и, по всей вероятности, продолжал какой-то неявный вид службы в организациях, о которых говорил туманно и намеками. Ему часто приходилось уезжать в дальние страны. Что он там делал, оставалось его тайной. Однако антикварную лавку он открыл не случайно.
Помимо амфор и кратеров, поднятых со дна моря, стеллажи и закрытые шкафы полнились японскими нецке, старинными рукописями, среди которых были даже пергаменты, китайскими акварелями, английским серебром, вывезенным из Индии, и большим количеством пыльных папок, содержимое которых мне предстояло разобрать, поскольку речь шла о рисунках и гравюрах. Кроме того, следовало разобраться с картинами, аккуратно сложенными в штабеля в подсобке, и с книгами, так же аккуратно разложенными по коробкам.
Увидев большое количество растрепанных книг с ивритскими буквами, я испугалась. У меня не было даже представления, что с этим делать.
— Найдем специалиста, — ободрил меня Кароль. — Только они все жулики. Но тебя, кажется, непросто обвести вокруг пальца. Сдается мне, что ты мне подходишь. Только смотри, — добавил он после небольшого раздумья, — налево не торгуй, с клиентами не хитри. Я этого не люблю. Если будешь вести себя правильно, не пожалеешь.
Я поняла, что уже состою в должности. Хорошо бы выяснить насчет зарплаты. И как бы это мне подойти к этому вопросу?
Кароль не сразу, но отозвался на мой немой вопрос:
— Первые полгода будешь работать почти за так, но с комиссионными. А если сойдемся, получишь пай, и зарплату положу хорошую. А с комиссионными так: заранее назначим на всё цену. Что добудешь с клиента сверх цены, с того — десять процентов.
— Тридцать, — хмуро бросил молчавший до сих пор атлет Женя.
— Пятнадцать, а через полгода поговорим снова, — сказал Каакуа, как отрезал.
После этого разговора я так и не поняла, хватит ли мне денег, чтобы платить за кефир и стрижку, или нет. Про босоножки, судя по всему, придется забыть. Впрочем, багаж уже прибыл, а там все, что Сима сумела собрать по блату за месяц со складов и из магазинных загашников. Багаж получился небольшим, но качественным. Если бы у Симы было больше времени, я бы, пожалуй, привезла в Израиль половину товарного довольствия Питера и окрестностей. Но Сима суеверна и, пока не пришло разрешение — черным по белому, — никаких приготовлений не совершала. Тут я вспомнила, что багаж еще в порту, идти за ним надо с Мишкой, а это исключается. Плакали мои итальянские босоножки, особый раздел Симиных достижений!