Тон сказанного был ласков, а голосок нежен, но лицо Гитл выражало такую непреклонную решимость, что на сей раз опустить голову и покорно вздохнуть пришлось мне.
За несколько дней до события я собралась с духом и позвонила Симе. Она не стала размахивать над моим ухом волшебной палочкой и шипеть грозно, как злая колдунья, которую не захотели пригласить на свадьбу подопечной принцессы. Напротив, наша непробиваемая Сима жалобно ныла, всхлипывала и вздыхала. Как же ее не позвали на свадьбу кровиночки, которую она лелеяла еще до того, как эта кровиночка родилась? Как же это?! И все из-за проклятого Паньоля!
— Я не могла пригласить тебя из-за Гитл.
— Какая еще Гитл? — мрачно поинтересовалась Сима.
— Вдова реб Меира, которого ты…
— Ладно. Желаю счастья! — торопливо сказала Сима и повесила трубку.
Между тем день свадьбы приближался и виделся лавиной, которая вот-вот погребет под собой весь мирный, лучащийся покоем пейзаж, который так радовал глаз.
— Перестань! — неожиданно рыкнул Шука, озверевший от споров. — Не хочу больше слышать про конгрессменов, хасидов, реформистов, миснагедов и апикойресов! Завтра мы уплываем на моей яхте на Кипр. Вернемся за день до свадьбы. Собирайся!
И мы уплыли просить благословения у Киприды. Правда, Шука не знал, кто она такая, а я не стала ему объяснять. За время нашего отсутствия Глазеры сняли райский сад у одного богача, которого они все равно собирались пригласить. И заказали три кейтеринга разной степени кошерности, решив рассадить три категории наших гостей так, что одну от другой отделяли плотные куртины роз. А розы в Израиле — это вам не индивидуальные кустики, а облака сиреневого дыма или пылающие багряным огнем заборы из мощных колючек.
Хупу поставили так близко к куртинам, что ни кочатинские хасиды, ни американские консерваторы, ни апикойресы-эпикурейцы не могли бы вцепиться друг другу в волосы, если бы и захотели. Каждый стоял в своем коридоре из роз и видел то, что ему показывали. А лезть сквозь колючки, чтобы выяснять отношения, да еще на свадьбе, — кому оно надо?
Отдавали меня Шуке Малка и Иче Цукер. А Гитл пристроилась между куртинами, где, по ее и по моему мнению, не хватало одного куста, — аккурат между хасидами и эпикурейцами.
— Где же мне еще стоять? — она дотронулась до своих золотистых волос, не покрытых ни косынкой, ни шляпкой, и печально улыбнулась. — Буду стоять тут и смотреть прямо на тебя. А ты смотри на меня и ничего не бойся.
Поскольку читатель не осведомлен во всех нюансах еврейских правил хорошего тона, изложенных в сборнике под названием «Накрытый стол», смущение Гитл требует объяснения. Дело в том, что кочатинские хасиды, да и все прочие истинно религиозные евреи, не переносят вида женских волос. Замужняя женщина должна даже не просто спрятать волосы под косынку или шляпку, а налысо их сбрить. Но Шлойме рычал и размахивал кулаками, не позволяя Гитл ни обрить голову, ни покрывать золото волос шляпками или платками. Когда Гитл вернулась из России в Ришон, ей уже было за сорок, и по всем Божеским и человеческим законам золотистые кудри должны были вскоре поседеть. Кочатинский ребе решил, что, когда это случится, Шлойме образумится и позволит жене покрыть голову.
Но волосы Гитл не седели. Сама рабанит Бренделе срезала клок волос с ее головы, чтобы проверить, не красит ли Гитл волосы, — избавь, Господи! Ответ специалистов был твердым и однозначным: не красит. И ни одного седого волоса! Не чудо ли? А раз имело место чудо, то Гитл оставили в покое. В синагогу она приходила с покрытой головой, а на улице хасиды старались ее не замечать. Вот потому Гитл определила себе место между хасидами и эпикурейцами, которых евреи называют «апикойресами».
Вклинить эпикурейцев между Кочатином и американскими реформистами предложил Динин муж-конгрессмен, рассудив, что хасидам нет дела до людей неверующих, в отличие от тех, кто верит не так как надо. А вот чтобы американским реформистам, ежедневно совершающим непотребства как бы во славу Имени Божьего, было дозволено присутствовать на свадьбе, в результате которой должен появиться на свет Мессия, — нет, от одной этой мысли в жилах учеников обеих кочатинских ешив закипала кровь.
И Гитл, не менее мудрая, чем конгрессмен, решила укрепить кордон и расположилась в таком месте, где закипевшая кровь могла, упаси господь, пролиться. Встала на место недостающего розового куста. На всякий случай и чтобы не понадобилось! Только ее я и запомнила из всей этой суматохи. Как она была хороша! Солнце дрогнуло на небосклоне и, направленное рукой опытного осветителя, чуть переместилось вправо, чтобы от волос Гитл пошло требуемое свечение и сияние. Я услышала «…и сияло лицо его» из уст сурового талмудиста и благодарно кивнула. Слова эти, относящиеся к законодателю Моше-рабейну, были лишними в обряде кидушин.