Что же на самом деле произошло в том роковом ноябре 1918 года? Нам известно, что Гинденбург и Людендорф осознали, что война проиграна, что Германия должна прийти к соглашению со своими врагами, и потому Кайзер должен уйти. Нам также известно, что эти двое, Верховный главнокомандующий и Генерал-квартирмейстер, умудрились свалить с себя ответственность, переложив ее на плечи бездарного и бессильного правительства, канцлером которого на тот момент был Макс фон Баден. Затем «принц Макс подал в отставку, передав руководство умеренному лидеру социал-демократов Фридриху Эберту, сорокалетнему шорнику и главе профсоюза.
«Как и многие другие социал-демократы, Эберт стоял за установление конституционной монархии по британскому образцу. Однако его планы расстроил его заместитель Филипп Шейдеман, который провозгласил республику почти случайно. Узнав о назначении Эберта, Шейдеман бросился в Рейхстаг, чтобы известить об этом своих коллег, после чего отправился пообедать. Неожиданно ему сообщили, что Карл Либкнехт, предводитель крайне левого “Союза Спартака”, расположился в Королевском дворце и намеревается провозгласить оттуда республику, некое подобие ленинской России… Нельзя было терять ни минуты. Бросив обед, он вышел на маленький балкон библиотеки рейха. Огромная толпа громко приветствовала его появление, затем затихла – он начал импровизированную речь… Была нужна эффектная концовка, и он выпалил: “Прогнившая старая монархия изжила себя. Да здравствует новое [правительство]! Да здравствует Германская республика!” Вот так была провозглашена республика – просто с языка сорвалось»275.
Имеющиеся исторические документы доказывают, что Эберт-шорник и Шейдеман-журналист были людьми доброй воли, которые делали все возможное, чтобы удержать Германию на плаву в этой буре, к созданию которой они не имели никакого отношения. Бремени, которое взвалили на них потерпевшие крах трусливые военачальники в остроконечных шлемах, не вынес бы никто. «Внутри самой Германии негодование по поводу условий мирного договора увеличивало озлобленность против республики, показавшей свою неспособность защитить страну от бедствий и лишений этого “постыдного навязанного мира”… Для огромного числа немцев слово “республика” стало синонимом позора, бесчестья и бессилия. Казалось, что республика была навязана немцам обманом и принуждением и совершенно чужда их природе. Какими бы ни были ее недостатки, республика все же несла в себе надежды на будущее; но даже за несколько удачливых лет у власти ей не удалось “ни увеличить лояльность граждан, ни увлечь за собой политическое воображение народа”»276.
Версальский договор «был миром, который в глазах большинства немцев миром не являлся», – пишет Маурерсбергер. – «Внезапно стало ясно – всем, вплоть до самых закоренелых сторонников примирения, – что европейские союзники США вовсе не стремились к переговорам. Их единственной целью было окончательное уничтожение политической и экономической мощи Германии»277. Маттиаса Эрцбергера, министра, который согласился подписать Версальский договор и тем самым разрешить неразрешимую проблему, сделали козлом отпущения. Националистическая пресса писала: «Именно на [парламентском] большинстве, желавшем мира, и на их предводителе Эрцбергере лежит ответственность за кровь тех миллионов, что погибли с лета 1914 года, ответственность за тысячи миллионов марок, потерянных для Германии и мировой культуры, за позорный мир, под гнетом которого сейчас стенает германский народ»278. Впоследствии Эрцбергер будет убит членами организации «Консул». Людендорфа же будут чествовать в Веймаре как «фолькистского короля», Гинденбурга будут называть эрзац-кайзером, а в 1925 году изберут президентом.
«Складывалось впечатление, что Веймарская конституция была навязана Германии западными державами, с тем чтобы превратить Германию в подобие других западных стран. Конституция казалась чем-то абсолютно чуждым германским расовым и национальным традициям, она превращала Германию в космополитическую и рационалистическую нацию, что было совершенно чуждо германской истории»279. Именно поэтому Веймарскую конституцию и описанный ею порядок правления пренебрежительно называли «система». Дело в том, что содержание конституции напрямую вдохновлялось идеалами Просвещения и, следовательно, Разума. В немцах же укоренилась традиционная, фолькистская иерархическая шкала ценностей, в которой «система» и общественный договор были чем-то противоестественным и враждебным. «Буржуазия так боялась демократии и общественных перемен, что предпочла республике новое авторитарное государство»280 – государство нацистское.