Наконец дождавшись зеленого света из Нью-Йорка, 26 сентября 1929 года, через неделю после того, как цены акций достигли своего пика за всю историю (146), Норман поднял ставку до 6,5 процента и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор газеты «Нью-Йорк тайме» Александр Дана Нойес, — началось падение... Никто не мог объяснить нарастание числа продажных поручений, которые буквально хлынули потоком... Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи» (147). Лондон продавал, а золото потекло обратно в Британию.
Определенно ясно, что... повышение Лондоном банковской ставки до 6,2 процента... ускорило прекращение спекуляций в Соединенных Штатах... [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи (148).
Дело было сделано: Норман положил конец долгому сезону американских прибылей, длившемуся 15 лет, с 1914 по 1929 годы, времени алчных грез и небывалого изобилия, подготовленных Британией и вдохновленных опустошением Европы. После этого банковские проценты Лондона и Нью-Йорка, переплетясь, словно две обезумевшие змеи, покатились вниз (см. рис. 4.1): мировая экономика была изуродована долговыми обязательствами, заключенными во время бума под немыслимо высокие проценты, а крах центральных банков вызвал такое снижение цен, что деньги мгновенно ушли в землю; их заперли в подвалы — ставки снизились, банки прекратили кредитование, решетка закрылась. Начался кризис, равного которому не были нигде и никогда. То, что началось, было в действительности повторением саботажа Нормана—Стронга, устроенного в 1920 году.
Отношение золота к общему объему кредита в Америке в апреле 1929 года упало ниже 7 процентов, это самый низкий уровень за всю историю ее историю; когда крах поразил США, паралич был всеобщим (149): разоряя банки, американская элита спалила треть своей банкирской решетки, играя в британские игры. Для того чтобы выйти из депрессии, Соединенным Штатам потребовалось десять лет. С планом Дауэса было покончено, а вместе с ним и с займами, обеспечившими рывок пребывавшей в коме германской экономике: американцы потребовали назад свои деньги. В Америке внезапно и совершенно перестали покупать немецкие ценные бумаги (150).
После этого Норман занял выжидательную позицию. Начался медленный процесс удушения, который он хладнокровно наблюдал и у себя дома, но особенно в Германии. Там сбой машины Дауэса, вызванный прекращением «потока», вызвало такое сильное политическое отчаяние, что в марте 1931 года Германия и Австрия, две страны, испытавшие на себе помощь Нормана, объявили о своем намерении создать таможенный союз (Zollverein), как средство преодоления торгового застоя в Центральной Европе. Но 11 мая 1929 года у ведущего банка Австрии, «Кредитанштальт», началась полоса неудач, после чего лопнула вся австрийская банковская система. Как именно это произошло, по сей день остается тайной. В сохранившихся и доступных документах есть упоминания о какой-то темной и «сложной системе встречных депозитов между [австрийской банкирской решеткой] и рядом американских и британских банков», установленной к 1929 году, то есть о «грязных деньгах», пользуясь словами Нормана. Какова была роль этой системы в развернувшихся событиях, неизвестно (151). Три недели спустя кризис поразил и Германию. Рейхсбанк обвинил в неприятностях иностранцев, а Федеральный резервный банк возложил вину за избыточный экспорт денег на немцев. Как бы то ни было, деньги спасались бегством, и Норман понимал, что следующей на очереди была Британия.
Норман уже давно, планируя свои действия, готовился к этой судьбоносной ситуации — по меньшей мере, эта подготовка длилась шесть лет, которые потребовались для полной отладки нового золотого стандарта. Действительно, этот стандарт был создан только для того, чтобы в нужный момент он сам собой распался; эта суть всей — если рассматривать ее в совокупности банковской политики в тот период представляется неоспоримой.
Каждый раз, когда Норман начинал терять золото, он первый нарушал «правила игры», увеличивая денежную массу, вместо того чтобы ее сокращать (152); за период с 1924 но 1929 год значительная доля иностранных денег, привлеченных трюком с разностью процентной ставки между Лондоном и Нью-Йорком, принималась лондонскими акционерными банками, а затем неизменно переводилась в Германию, в количествах, превышавших ресурсы банков; все это делалось с полного ведома управляющего Английским банком (153). В процессе этих манипуляций лондонские банки ослабили «покрытие», сделав его вдвое меньше обычного. Официальное расследование этих необъяснимых «недосмотров», начатое после краха 1931 года, закончилось ничем (154).