«Беспорядки» не могли продолжаться долго. Но боль ноябрьского раскола 1918 года была непритворной: ее не могли уменьшить темные заговоры и агитация большевиков, чьи сторонники сгруппировались в так называемую спартаковскую лигу, представлявшую, впрочем, ничтожную часть движения. Но, тем не менее, повстанцы-социалисты, большая часть которых рекрутировалась из пролетариата, интеллигенции среднего класса и унтер-офицеров (13), не извлекли никакой выгоды из той воодушевляющей передышки от юнкерской барщины. Так же как и его собрат в совете Санкт-Петербурга в 1905 году, простой человек германской Raterepublik (Советской республики) в 1918 году покорно просил благодетельного управления сверху.
Мятежный дух не мог длиться долго, потому что рабочий контроль уступал руководящей роли солдат и сводился к нулю, а те, у кого были ключи от финансовых сетей, очевидно, уклонились от участия в этом судорожном деревенском балагане, разыгравшемся к тому же под весьма неприветливым небом. Прежде чем тучи успели сгуститься до такой степени, чтобы разразилась нешуточная гроза, на Вильгельмштрассе было совершено двойное предательство: аристократия в лице армии и чиновничества согласилась выбросить за борт кайзера, если социалисты — во имя сохранения «порядка» — тотчас же испепелят «революцию», то есть совершат предательство, пролив кровь своих же братьев.
Немецкая революция столкнулась с невежественным народом и чиновничеством, являвшим образчик бюрократического мещанства. Народ с пеной у рта ратовал за социализм, но не имел ни малейшего понятия о том, каким должен быть этот социализм. Люди знали своих угнетателей; люди отчетливо знали, чего они не хотели, но не имели отчетливого представления о том, чего они, наоборот, хотели. Социал-демократические и профсоюзные лидеры были повязаны кровью и дружбой с монархией и капиталистическим классом, имея с ними общие грехи. Они были удовлетворены буржуазным уровнем своей жизни; они не верили в доктрины, которые провозглашали, они не верили людям, которые полагались на них... Они ненавидели революцию. Эберт нашел в себе мужество заявить об этом прямо (14).
9 ноября, хотя растерянный кайзер еще противился расставанию с троном, канцлер Макс Баденский уже опубликовал, можно сказать, лживое сообщение об отречении Вильгельма. Император какое-то время колебался, потом пришел в ярость, сел в поезд и уехал в Голландию, откуда только спустя три недели прислал по почте официальное отречение от престола и исчез из дальнейших исторических хроник. Сразу же после отъезда кайзера, утомившись начинающейся новой интригой, принц Макс умыл руки, назначив — противозаконно, ибо это была прерогатива еще не отрекшегося императора — социалиста Фрица Эберта рейхсканцлером, и бежал в свое имение на берегу Констанцского озера, канув, подобно кайзеру, в Лету политического небытия.
Как раз в это время, не зная, что он, собственно, представляет — республику или империю, Матиас Эрцбергер, неутомимый и печально известный политический деятель из Вюртемберга, был послан — в сопровождении двух офицеров и немецкого посла в Болгарии графа Обендорфа — в качестве представителя германского правительства на комиссию по перемирию в Компьенский лес*,
* В пятидесяти милях к северу от Парижа.
для того чтобы официально предложить союзникам принять капитуляцию Германии. Посредник, ведший переговоры с Эрцбергером, маршал Фош, начал перечислять немецким представителям требования, которые скорее можно было назвать приказом, нежели условиями перемирия: эвакуация войск из района военных действий; передача союзникам портов, военных материалов, военного снаряжения и оборудования, возврат пленных (без взаимного обмена пленными), сдача тоннажа судов и транспортных средств и аннулирование Брестского мира с Советами. Генерал Гинденбург телеграфировал Эрцбергеру, что перемирие надо подписать любой ценой, чтобы избежать удушения блокадой. Виртуозный дипломат Эрцбергер сумел выторговать у Фоша уступки по объему оружия, которое предстояло сдать, и по срокам вывода войск с занятых территорий. 11 ноября 1918 года немцы поставили свои подписи под документом о перемирии. На следующий день, по возвращении Эрцбергера в Германию, Гинденбург и Тренер поздравили его с успешным завершением нелегкой миссии (15). Формально под Первой мировой войной была подведена черта.