Все это означало, что Германии предстояло выплачивать остальные 50 миллиардов долларов со скоростью 2,5 миллиарда долларов в год для погашения процента и 0,5 миллиарда долларов в год для уменьшения суммы собственно долга (92). Ежегодный транш долга составлял приблизительно 5,8 процента ВВП Германии за 1921 год, или 40 процентов годовой стоимости размещенных за границей государственных ценных бумаг и облигаций (93): возместить все это количество золотом или иностранной валютой представлялось абсолютно немыслимым (94).
Могла ли Германия платить? Да, она могла, если бы (1) рейх был способен обеспечить профицит годового государственного бюджета или (2) продавала бы за границу больше, чем покупала иностранных товаров: излишки на зарубежных счетах позволили бы накапливать средства в иностранной валюте, каковые потом можно было бы направлять бывшим противникам. Такая схема явилась бы просто безвозмездным подарком загранице — бесплатным экспортом. Вследствие огромного внутреннего военного долга и непоколебимой решимости союзников покончить с конкурентоспособностью Германии на мировых рынках, оба эти условия были невыполнимы (95). Убийство Эрцбергера доказало, что праздный класс Германии решил всерьез сопротивляться налогообложению. Что же касается французов. то. поскольку они и сами были должны Британии и Америке, они отказывались принимать репарации в единственно возможной форме, то есть в виде немецких товаров и услуг. В довершение всего Британия ввела 26-процентную пошлину на все ввозимые из Германии товары. Таким образом, все — в полном согласии с предсказаниями Веблена — понимали, что Германия не может, а следовательно, и не будет платить.
Таким образом, Германия оказалась в зависимости от Франции (и Британии), Франция от Британии, а Британия от Америки, так Соединенные Штаты оказались в непривлекательной роли бездушного кровопийцы-ростовщика. Ни одна встреча в верхах по поводу репараций не обходилась без единодушного обращения к американским представителям с мольбой о списании внутрисоюзнических долгов. Но каждая такая просьба встречала «садистский» отказ США (96).
Все в один голос обвиняли Америку в создании безвыходного положения, американцы сваливали вину на британцев, те перебрасывали мяч французам, которым ничего не оставалось, как винить во всем немцев. И так далее, по бесконечному кругу. В этой пьесе, достойной сцены театра абсурда, Германии, по мнению министра реконструкции Вальтера Ратенау, была отведена роль «нормального человека, надолго помещенного против его воли в сумасшедший дом, в результате чего этот человек начал понемногу усваивать повадки и поведение своих сокамерников» (97). Подвергаясь глухим угрозам далекой Америки, обузданная французскими истериками, подчиняясь гипнозу лживого лицемерия Британии и прирученного ею советского сфинкса, Германия действительно сошла с ума.
В этой гнетущей атмосфере Вальтер Ратенау решил принести добровольную жертву своей безнадежной объективности: он предложил американским представителям решить запутанную шараду, разрубив одним ударом гордиев узел: Германия могла взять на себя союзнические долги целиком, выплатив их Америке в размере 11 миллиардов долларов, выполнив сорок один платеж по 1,95 миллиарда долларов каждый (98). Таким образом, Германия будет должна только и исключительно Соединенным Штатам, освободит союзников от выплаты долгов и снимет с Европы бремя взаимных обид и претензий. Услышав это предложение, Вашингтон злобно зашипел, а британское министерство иностранных дел сделало Германии выговор: «Такой компромисс неприемлем ни в коем случае». Даже в одном из последних научных исследований на эту тему предложение Ратенау было названо «весьма эксцентричным»; то есть даже сейчас Вальтера Ратенау не хотят простить за такую ограниченную попытку, воспользовавшись временным затишьем, вероломно и целенаправленно нарушить условия выплаты репараций (99).
Дипломаты... разбирались с важными, но чуждыми для них экономическими вопросами с той осмотрительностью, которая характерна для людей, боящихся обвинений в том, что они ведут себя как слоны в посудной лавке; Ратенау же обошелся с этими вопросами с непринужденностью прирожденного оратора (100).