Отчаявшись дождаться отказа Америки от «вето» на списание межсоюзнических долгов, Франция, в приступе ярости намного превзошедшей всякие ожидания британцев, решилась на импровизацию: 9 января 1923 года она обвинила Германию в нарушении обязательств. Два дня спустя 17 000 французских и бельгийских солдат в сопровождении группы горных инженеров вступили в Рур — угольный бассейн и индустриальное сердце Западной Германии, — для того чтобы взять под контроль добычу и отгрузку угля, что, согласно букве Версальского договора, входило в компетенцию Франции и Бельгии. Намекая на непримиримость некоторых конгрессменов со Среднего Запада, стоявших за американским вето на прощение долгов, один британский журналист едко заметил: «Разгадку тайны Рура следует искать в долине Миссисипи» (133).
Публично Британия осудила вторжение, но не шевельнула и пальцем, чтобы ему воспрепятствовать. Оккупированная область не превышала 60 миль в длину и 30 — в ширину, но на этой территории проживали 10 процентов населения Германии и производилось 80 процентов немецкого угля, чугуна и стали; в этом районе была самая густая железнодорожная сеть в мире (134).
Политика «исполнения» умерла вместе с Ратенау; кабинет Вирта пал в ноябре 1922 года, и ему на смену пришло первое однородное «капиталистическое правительство» (135), возглавляемое директором крупной судовой компании Вильгельмом Куно. Когда французы вторглись в Рур, Куно провозгласил новый курс Веймарской республики, названный им «пассивным сопротивлением»: прозвучал призыв не подчиняться незаконным требованиям союзников. Французы применяли силу, провоцировали и принуждали. Для помощи бастующим шахтерам правительство начало выпуск специальных денег. В 1923 году одно яйцо стоило уже 8 миллионов марок, а людей стали хоронить не в деревянных гробах, а в картонных мешках (136). Безработица утроилась, свирепствовал разгул проституции, плохое питание в трущобах приводило к врожденным уродствам; согласно скрупулезной государственной статистике дети рабочего класса находились в жалком и плачевном состоянии. Националисты возгорались. Впервые с 1919 года народ сплотился вокруг республики, несмотря на то, что Гитлер и его нацисты призывали бойкотировать всеобщую забастовку. «Наш главный враг сейчас — Веймар, — кипятился Гитлер, — а не Франция!» Как бы то ни было, бесчисленные акты саботажа, осуществляемого разрозненными группками отчаявшихся патриотов — 400 из них были казнены, 300 человек самими немцами, — едва ли нанесли ущерб французским реквизициям: сами рурские промышленники, боясь потерять контроль над рынком, гарантировали поставки угля. На рассвете рабочие поднимались и шли в шахты добывать уголь; добычу сваливали в огромные курганы, которые в сумерках увозили во Францию.
Такая вот политика «пассивного сопротивления», которая наряду с полным коллапсом марки в конце 1923 года ознаменовалась катастрофическим крахом кабинета Куно и окончанием судорожной преамбулы Веймарской республики (137).
Как могло случиться, что доллар к ноябрю 1923 года стал стоить 4,2 триллиона марок? С тех пор были выдвинуты два объяснения этому факту: обвинительное и оправдательное. Англо-американский обвинительный тезис вкратце сводился к тому, что немцы решили мошенническим путем уклониться от репараций, безудержно печатая бумажные деньги; согласно же немецкому оправдательному тезису, репарационный гнет, наложенный Версальским договором, вынудил власти рейха всеми доступными способами изыскивать иностранную валюту, купить которую можно было только за счет истощения запасов драгоценных металлов и прогрессирующего удешевления марки. Утечка рейхсмарки за границу, утверждали немцы, удорожает импорт и, следовательно, приводит к повышению цен: повсеместный рост цен давит на заработную плату и оклады и вынуждает правительство приспосабливаться к ситуации, стимулируя краткосрочные кредиты под высокие проценты, что требовало еще большего увеличения массы платежных средств. Выражаясь словами управляющего Рейхсбанком Хафенштейна:
Фундаментальная причина заключается в безудержном росте текущего (краткосрочного) долга и его превращение в средство платежа за счет дисконтирования казначейских и банковских билетов. Причина такого роста коренится, с одной стороны, в непомерном бремени репараций и в отсутствии достаточных источников дохода для формирования сбалансированного государственного бюджета — с другой... Рейх должен каким-то образом существовать, и реальный отказ от дисконтирования и удешевления валюты перед лицом задач, поставленных бюджетом... неизбежно привел бы к хаосу (138).