II
Люди, стоящие у власти в Германии со времени революции 1918 года, совершили много ошибок, и грехов за ними значится немало. Но в этом грехе они неповинны. Напомню очень кратко установленные историей факты.
До лета 1918 года военное положение Германии было поистине превосходным. Всему миру казалось, что союзники находятся на краю гибели; да это, как теперь выяс няется, было и в самом деле близко к истине[3]. Сошлюсь, например, на известную работу капитана Райта, вышедшую в 1922 году. Клемансо сказал посетившей его делегации: «Нам остается погибнуть с честью!» Маршал Фош упорно говорил и тогда: «Я предпочитаю свою игру игре Людендорфа»; но ведь и эти слова не свидетельствуют об уверенности в полной победе. «Положение было очень серьезно, — пишет генерал-майор сэр Фредерик Морис. — Летом 1917 года у союзников было на западном фронте 178 дивизий против 108 германских. В начале 1918 года число союзных дивизий упало до 163, а число германских выросло до 175». Поздней весной положение стало гораздо хуже. «Наступательная сила британской армии была временно сломлена, — сообщает тот же военный писатель. — В шесть недель она потеряла 350 тысяч человек и 1000 орудий»[4].
Летом союзные войска получили четыреста танков. Восьмого августа началось большое наступление Фоша. Оно развивалось успешно, однако на близкую победу никто не рассчитывал. «Общее мнение союзников было, что для решительного наступления против немцев надо ждать 1919 года, когда сильно увеличится американская армия».
В германских политических кругах неожиданные успехи союзников вызвали волнение. Социал-демократы, настроенные в огромном большинстве вполне патриотически, все решительнее настаивали на том, чтобы было образовано парламентское правительство и чтобы им было предоставлено в нем три министерских поста. Однако о возможности катастрофы на фронте никто в Германии и не думал. «Дела стали хуже, они скоро поправятся. В общем, все идет недурно», — таково было настроение. Достаточно сказать, что так думал сам генерал Гофман[5], фактический командующий Восточного фронта, считавшийся вдобавок одним из возможных кандидатов на должность канцлера.
75-летний канцлер граф Гертлинг, известный философ-неотомист, был неподходящим человеком для парламентского правительства, на которое уже соглашался, или почти соглашался, Вильгельм. Выбор императора остановился на Максе Баденском. Он был принц и либерал — это сочетание казалось Вильгельму II удачным.
Гром грянул 29 сентября. Людендорф, внезапно прибывший на несколько часов в Берлин из главной квартиры, сообщил императору, что война проиграна, что необходимо тотчас предложить союзникам перемирие и начать мирные переговоры.
Вильгельм был совершенно поражен этим заявлением — оно и для него было полной неожиданностью. «К вечеру этого дня, — говорит Новак, — у императора был вид разбитого, внезапно состарившегося человека»[6]. Граф Гертлинг подал в отставку. Прибывший в Берлин 1 октября принц Баденский был немедленно принят Вильгельмом.
Максимилиан Баденский не имел большого политического опыта, но это был неглупый, рассудительный и трезвый человек. Сообщение Людендорфа, переданное ему императором, потрясло принца: так вот к чему привело неслыханное усилие германского народа, все победы, все военные чудеса!.. Спорить по существу с генералом, которого все признавали первым военным авторитетом нашего времени, штатский принц, естественно, не мог. Однако он решительно высказался против немедленного принятия предложения Людендорфа. Принц Баденский, не потерявший самообладания, сказал совершенную правду: просьба о мире и о немедленном перемирии, посланная сейчас, в пору продолжающегося, неудачного для немцев, сражения, равносильна капитуляции[7]. Надо хоть немного подождать! Император возражал: Людендорф настаивает. Принц в ужасе отказывался от шага, который, по его мнению, означал гибель Германии.
3
Живо помню это время в Петербурге. В небольшом кругу читались военными специалистами доклады. Помню доклад генерала, потом перешедшего к большевикам: он убедительно доказывал, что союзники победить не могут, — дай им Бог только спастись от разгрома. И мы, профаны, думали точно так же: если не победили с Россией, то как же им победить без России? Впечатление безграничной мощи Германии еще усилилось в марте 1918 г., когда германские пушки начали обстреливать Париж со 130-километрового расстояния, — этот внезапный скачок от 30—40 километров до 130 поразил воображение мира.
7
Генерал Гофман говорит, что этим требованием Людендорф отдал Германию «холодной ненависти Англии, фанатической жажде мщения французов и помраченному уму президента Вильсона»