Г. Костырченко, дотошно оглядывая зигзаги сталинской политики, находит, что сталинский антисемитизм в решающей степени определило «наложение друг на друга двух факторов — объективного (тоталитаризм) и субъективного (сталинизм)», причём субъективному мотиву историк отводит ведущую роль. Но как быть с утверждением самого Г. Костырченко об инструментальной функции сталинского антисемитизма и приведенными в его же книге свидетельствами связи политической ситуации и поворотов судьбы советских евреев?
В тридцатые годы сталинские пропагандисты, клеймили нацистский антисемитизм - «форму каннибализма», но едва просохли чернила на договоре о сотрудничестве с Гитлером, как исчезла всякая критика германского режима и Сталин велел очистить наркомат иностранных дел от евреев, включая наркома. Другой пример: на второй день войны с Германией в кино стали крутить снятые с экрана в 1939-м фильмы о гитлеровском антисемитизме, но уже через месяц их снова перестали показывать. Сталин по-видимому не хотел ни подыгрывать Гитлеру, обвинявшему советскую власть в «жидобольшевизме», ни делать германских нацистов привлекательными для собственных юдофобов. Ещё примеры: упомянутая выше отмена в 1942 г. противоеврейской кампании в сфере культуры, а после войны при безжалостном, вплоть до казней, преследовании сионистов в компартиях дружеских стран-сателлитов (Чехословакия и др.) Сталин куда меньше свирепствовал в Польше, где евреи на руководящих постах противополагались польским националистам, намного более опасным для Москвы.
Наконец, послевоенный антисемитизм. Кончилась Великая схватка, четверть страны лежала в пепелищах, обескровленный народ мытарился в землянках и подвалах, хлебороб ел мякину и одного провозглашения русской нации старшим и лучшим членом советского общества могло не хватить для погашения зреющей ярости русских людей. Да и прочих братьев - славян, кавказцев, прибалтов – у кого только не накопилось счётов с советской властью! Маячили бунты. Тоже ведь безвременье, как у немцев после Первой мировой, и тот же вечный вопрос «Кто виноват?» А религия никакая не выручит, извели её опиум в безбожной стране.
При всём при том после войны приспела Сталину опять забота менять соратников. Ничья преданность не вечна. Предан? предал? – одна буква, а какая революция смысла. Гегелевское отрицание отрицания. «Марксизм и вопросы языкознания» - та сталинская статья, впрочем, о науке. А здесь диалектика жизни: кто долго служит, тот и обиды копит, и месть в душе лелеет. Чтό они, забудут, как посдавали вождю кто брата, кто жену?.. А генералы, засранцы, возомнившие себя победителями Германии, неужели не захотят в бонапарты?.. Всех – к ногтю. Большая чистка. Для неё большой страх нужен. Страх. Народ жаждет не Ивана Четвёртого, а Ивана Грозного. Сталин, как ни выворачивал страну: крестьян разорял, заводы строил, сметал внутренних врагов, воевал, наконец, - всегда опирался на народный страх. «Хозяин», - говорили с любовью и, того важнее, с трепетом. «Отец родной».
Выходит, с какого боку ни глянь, а без евреев не обойтись: они всесоюзным народным массам и козёл отпущения, и устрашающий пример поротой задницы. Бесценный исторический опыт публичного битья. Беспроигрышно. Как там у философов? История повторяется - сперва трагедия, потом фарс. Еврейская специфика: вместо фарса повторная трагедия.
Юдофобия потребовалась для запугивания масс, очередной чистки кадров и противостояния империализму на холодном фронте, для выдачи бедствующему народу злодеев-виновников, и её волна вздыбилась до погромных настроений, до панической боязни еврейских врачей, до директивы государственного Совета по делам Русской православной церкви запретить в церквях при отпевании произносить евангелические слова «...славу народа Израиля» [32] (Г. Костырченко по этому поводу вспоминает, что в гитлеровской Германии священникам запретили пользоваться Ветхим Заветом и частично Новым Заветом).
На последних стадиях нагнеталось одно за другим: убийство прославленного Соломона Михоэлса, борьба с евреями-«безродными космополитами», разгон и расстрел Еврейского Антифашистского комитета, наконец, «Дело врачей», «убийц в белых халатах», как втолковывала пресса населению, готовя его погромную реакцию для выпуска гневного пара. Гибель Михоэлса население не тронула, судьбы космополитов и ЕАК, ликвидированного без огласки, тоже не могли разогреть простодушную толпу, но «врачи-убийцы» возбудили народные страсти всерьёз: врач – фигура почти сакральная, божественный распорядитель жизни и смерти, за ним тайна, пред ним – страх. Сталин ли так догадался, опыт ли истории сработал, но охмуренные толпы завелись круто.