Спорящий задрожал и упал на колени.
— Не надо! — выл он, подползая к Гиви, и пытаясь обнять его ноги, — я и так скажу!
— А то, — мрачно произнес кади, тогда как люди из его свиты пытались удержать двух разъяренных спутников обвиняемого, яро машущих кулаками и изрыгающих проклятия.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Гиви, — вы меня рассудили и я вас рассудил, как и обещал. Надеюсь, все удовлетворены?
— Ну?! — торжествующе провозгласил с престола Шендерович, озирая всех гордым взглядом.
— Вах! — вновь воскликнули присутствующие.
— На сегодня все, — отрезал Шендерович, видимо, опасаясь, что лавина неразрешимых государственных дел окончательно погребет его под собой, — Все свободны.
Придворные встали со своих мест, пятясь и кланяясь, перешептываясь между собой и многозначительно кивая головами.
Джамаль, сощуривши глаза, задумчиво озирал нового правителя и его старого везиря.
Шендерович звучно хлопнул ладонями по подлокотникам.
— Вот и мы пойдем, — сказал он, поднимаясь во весь рост, — ибо чувствуем настоятельную потребность подкрепиться и отдохнуть от бремени государственных дел. А, мой везирь?
— Как хочешь, Миша, — печально ответил Гиви.
— Называй меня просто «повелитель» — разрешил Шендерович.
И, рассеянно поглаживая изукрашенные подлокотники, заметил:
— Интересно, а где сейчас сидит Лысюк?
— Что тебе, о, Дубан? — спросил Шендерович, взмахом руки отпуская танцовщиц.
— Я по делу Масрура, о, Повелитель, — Дубан пятился и кланялся, пока Шендерович вновь не махнул рукой.
— Да ты садись! По-нашему, по домашнему! Тут все свои.
Гиви покосился на свирепых мамелюков с ятаганами наголо, стоявших у двери, однако ж, возражать не стал.
И почему это Миша их не прогоняет? Даже поговорить спокойно нельзя! Ишь, как глазами вращают!
Мамелюков он боялся. Хотя и понимал, что в принципе сие не подобает великому везирю великого. Тем более, что это были, вроде, как его собственные мамелюки, вернее, мамелюки Шендеровича.
Девушек он тоже боялся. Девицы были разбитные, подмигивали ему и как-то развязно подвиливали задом, отчего Гиви чувствовал себя ужасно неловко. Он полагал, что в этих самых гаремах женщины, по крайней мере знают свое место. Уважают мужчину.
— Так что там с Масруром? — рассеянно спросил Шендерович, — голову напекло? Или растрясло в походе?
— Ты, наверное, шутишь, о, мой повелитель! — несколько озадаченно произнес Дубан, — сей муж родился в седле…
— Таки да? — заинтересовался Шендерович.
— В переносном смысле, разумеется. Я хотел сказать, что он силен и крепок и столь незначительный поход для него не испытание. Однако же, истощен он преизрядно, и притом, испускает чувствительные для знающих эманации, свидетельствующие о влиянии нечистой силы… Поначалу я даже подумал, что некий упырь, возможно, в облике летучей мыши, а, возможно, в каком ином преотвратном обличье прилетает по ночам пить горячую кровь, но, обследовав его я не нашел никаких следов изъятия именно сией живительной субстанции. Иные следы все ж имеются, и эти следы свидетельствуют о присутствии иного создания ночи, не менее страшного и губительного, нежели гули-кровопийцы! Ибо далеко не все порождения нечисти питаются кровью!
— И что ты имеешь в виду, о, Дубан? — вопросил Шендерович, проявляя умеренный интерес.
— Масрура гложет суккуб, — буднично пояснил звездозаконник.
— Суккуб — это…
— Не гуль, — проницательно отозвался Дубан, подметивший, что Шендерович не силен в современной демонологии — суккуб есть демон женского полу, или же, способный принимать женское обличье, мужелюбивый и сладострастный. Сия страсть служит ему для поддержания его собственных сил, тогда как могучие мужи силу теряют и неуклонно близятся к печальному концу…
— Так, выходит, — оживился Шендерович, — наш доблестный эмир напоролся на суккуба?
— О, да! Причем препаршивого. Я погрузил его в транс, и, задав несколько соответствующих вопросов, выяснил причину его страданий. Я говорю в транс, поскольку в бодрствующем состоянии, он, разумеется, не открылся бы мне.
— Почему? — заинтересовался Гиви, — стесняется?
— Чего тут стесняться? — удивился Дубан, — Дело-то житейское! Со всяким может случиться. Просто никто добровольно не откажется от утех с суккубом. Ибо в любовном искусстве нет им равных. Не хочешь ли сам допросить его, повелитель?
— А зачем? — удивился Шендерович, — это, вроде, по твоей части!
— Я могу установить причину его стеснения, — пояснил Дубан, — однако ж, не могу ее устранить. Ибо кто ж изгонит сего суккуба, как не ты? На то и царь, о, лунорогий, чтобы стоять меж своими подданными и силами мрака!
Шендерович, который, видимо, несколько иначе смотрел на обязанности царя, кисло сказал:
— Это что ж ты мне предлагаешь? Исполнить право первой ночи, так сказать? Я что, должен так пересуккубить сего суккуба, что он расточит свои силы и испарится во мрак?
— Нет на земле мужа, — твердо сказал звездочет, — который мог бы одолеть суккуба на ложе! Однако ж справиться с ним можно, ежели одолеть его силой духа в собственном его гнезде.
— Точно силой духа? — засомневался Шендерович.
— Точно, Бык пустыни! Как бы тебе в глубине души не хотелось иного. Однако ж, дабы установить, где его гнездо, следует тебе самому поговорить с Масруром храбрым, пока не пробудил я его от благословенного сна.
— Ладно, — вздохнул Шендерович, — чего уж там! Пошли… побеседуем. Ты, кстати, выяснил что там с твоими звездными сферами, о, Дубан? Ибо потряхивает весьма ощутимо.
— Должно быть, точность приборов моих пострадала из-за сих колебаний, — виновато сказал звездозаконник, — да и сама звезда-близнец никак не прекратит свои возмущения, ибо она обращается вокруг единой оси, а сия ось находится в положении весьма неустойчивом. Однако ж в том, что ты Царь Царей, сомнения нет! Ты подкрепил звездные знаки и мудростью и доблестью, но, что важнее всего, Престол принял тебя! Гибельный Престол Ирамский! Кстати, ты нашел под левым подлокотником некий рычажок?