— Мне нечего тут делать, меня ничто не держит. С Аишей мы объяснились. Поделили, так сказать, печенье.
— Водоплавающее?
Мисхора улыбнулась и кивнула.
— В общем, не останешься?
— Нет, в третий раз говорю, что не останусь.
— Жаль, — констатировал Максимус.
Я заметила, что он все ближе подбирается к Мисхоре, пытается опутать ее своими сетями, но она отвечала нежным спокойствием и твердостью и скоро ушла.
После до меня дошло, что Максимус ничего особенного не хотел от Мисхоры, он просто пытался отдать ей немного тепла.
Тут же пришел доктор и осмотрел меня. Сказал, что у меня сотрясение мозга и надо больше лежать, желательно в темноте и ничего нельзя, ни читать, ни слушать, желательно побольше спать. Что я тут же и сделала.
Мне приснилось, что я снова иду после разговора с Рахилью, через парк, выхожу к молу, но там никого нет, точнее фигурка уже не сидит на плите, а идет по воде. Я карабкалась по плитам, теперь это удавалось мне ловчее, я не срывалась, не скользила, не падала. В конце концов, я побежала по углам плит, перелетая с одной на другую. На самом краю мола, где плиты оказались выше, я стояла и смотрела вслед идущей по воде. Она была прекрасна и свободна, ее волосы трепал ветер, ее освещало солнце, а волны были лишь ступеньками под ее ногами. Я долго звала ее, но не помню, какое имя выкрикивала.
Наконец, она скрылась за горизонтом. Я проснулась от того, что мне стало очень печально. Я с трудом повернулась на бок и, уткнувшись в подушку, заплакала, больше нечего было делать. Звать Максимуса я не хотела. Но словно он подслушивал, хозяин сам появился на пороге моей комнаты, я услышала его, но не видела.
— Проснулась?
Я покивала.
— Не дергай головой бога ради, — сказал он, — Как ты себя чувствуешь?
Я молчала, но теперь уже не из вредности, а потому что не знала, что ему ответить.
— Не очень, — я повернулась. Максимус сидел на краешке кровати и смотрел на меня сочувственно и строго.
— Понесло тебя на мол, — стал ворчать он.
— Без вашего ворчания помереть хочется, — простонала я.
— Такова твоя судьба, умереть от моего ворчания, — сказал он, подсовывая платок, чтобы утерла слезы.
— Я хочу полежать в зале, — тихо сказала я.
— Мало ли, что ты хочешь. Доктор сказал три дня не вставать, и не ходить, лежать в темном теплом месте… Может тогда ты зацветешь…
— Покроюсь плесенью.
— Ну, я выразился поэтичнее, — пожал плечами Максимус, — я из кожи вон лезу, чтобы ты улыбнулась, а ты чернее тучи.
— Я не хочу сейчас улыбаться, я плохо себя чувствую, и потом мне все еще стыдно перед Мисхорой.
— Она тебя простила, неужели не понятно?! Сколько раз надо тебе это повторить, я повторю, не вопрос. Не думай о ней, с ней все в порядке.
Я вспомнила свой сон и, отвернувшись, горько заплакала.
Максимус погладил меня через одеяло по плечу, я почти ничего не почувствовала.
Глава 37. Маргарита
Дни тянулись медленной скучной чередой. Теперь все окончательно смешалось: кто из нас, чей хозяин, кто о ком заботится, кто кому потакает. На время болезни Максимус установил что-то вроде мира, относился ко мне предупредительно, даже позволял капризничать и баловал, как маленького ребенка.
Он приносил мне еду три раза в день, на завтрак всегда был омлет, потому что Максимус ничего, кроме него готовить не умел. Вдобавок к этому он считал, что если готовить женщине завтрак, то только своими руками. К слову, омлеты я ненавижу. Яйца по утрам, на мой взгляд, одно из худших извращений, которое когда-либо придумал человек. Но я кушала с благодарностью из вежливости, потому что в плане кулинарии Максимус оказался очень ревностным и обидчивым. Я заикнулась как-то, что не люблю омлеты. Максимус почти смертельно на меня обиделся. Весь день я не могла встать и в результате до вечера осталась совсем без еды.
Хозяин продолжал водить к себе женщин, и я радовалась, что наши смежные комнаты звукоизолированы. Неизменно он приходил ко мне за час полтора до того, как лечь спать мы разговаривали обо всем на свете. К моей идее обратиться к профессору Мариендорф хозяин отнесся холодно и упомянул, что Рахиль все же дурно влияет на неокрепшие умы.
Он не прикасался ко мне даже случайно, даже намеком, он старался быть мне и матерью, и другом, и братом, кем угодно, только бы не прикасаться ко мне. А мне не хватало чужого тепла. На четвертый день я так изголодалась по нему, что и хозяйское тепло сошло бы. Но гордость мне не позволяла самой налаживать контакт с Максимусом. Пусть все остается, как есть, так лучше.