Пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами Иван и запуганный солдатик. Подросток-чеченец принес ведро с похлебкой, поставил перед дрожавшим даже перед ним солдатом и развлекался тем, что плевал в ведро, заставляя после каждого попадания съедать ложку похлебки. Он так увлекся этой игрой, что не услышал, как сзади подошел Иван, схвативший пацана за ворот кожаной тужурки и приподнявший его над землей. Пацан завизжал, начал хватать себя за пояс, где у него болтался кинжал, но никак не мог его ухватить.
- Поужинай с нами, парень, - сказал Иван и сунул его головой в горячую похлебку.
Ухватившись руками за края ведра и расставив по-паучьи ноги, пацан пытался, но не мог выдернуть голову из-под твердой руки Ивана, только пускал пузыри через жидкое, обжигающее варево... Вскоре ноги его подогнулись, он упал на колени, сунулся головой еще глубже в ведро, пару раз дернулся и окончательно затих.
Иван вытащил ошпаренную руку из ведра. Похлебка лужей растеклась под ногами застывшего с раскрытым ртом солдатика. Иван ладонью приподнял его подбородок, закрыв ему рот, и молча направился к хижине.
В хижине была только жена старшего сына. Она сидела за столом и при свете керосиновой лампы штопала какое-то тряпье. Увидев вошедшего Ивана, она встала и молча застыла, глядя на него не то чтобы испуганно, но как-то обреченно.
- Где муж? - спросил Иван.
Она не ответила, но бросила быстрый взгляд на незатворенную Иваном дверь, за которой прямо от порога хижины начиналась дорога вниз, в долину. "Скоро приедет", - понял ее взгляд Иван. Что с ней делать, он еще так и не решил... Легким толчком он отбросил ее на лежанку.
Она упала навзничь и застыла, вытянувшись, с тем же покорно-обреченным выражением лица. "Женщина. Чеченка. Мать чеченца", - ворочались в мозгу Ивана какие-то бессвязные слова-мысли. Он двумя пальцами правой руки зацепил высокий, под горло, вырез ее платья и одним рывком разодрал ветхую материю. Платье расползлось по бокам, обнажив тело. Иван положил правую руку ей на горло. Она два раза глотнула, но по-прежнему не шевелилась. Пальцами Иван чувствовал толчки крови в горловых артериях. Пульс был ровный, спокойный.
Стоя у изголовья лежанки и глядя сверху вниз на женщину, Иван рассматривал ее тело. Торчащие костлявые ключицы. Иссохшие, с потрескавшимися сосками груди - они свесились по бокам, как пустые кошельки. Выпирающие наружу ребра. Впалый живот с явными следами растяжек после беременности. Высокий лобок с жидким кустиком выцветших волос. Дряблые ляжки... Взгляд Ивана вернулся к лобку. "Чрево, - подумал он. - Чрево рождающее..."
Сам не зная зачем, Иван положил левую руку на ее лобок. Средним пальцем раздвинул большие половые губы, провел по малым, раздвинул и их, нащупал отверстие, влажное и теплое. "Чрево, рождающее зло, - злосчастно", - возникла в мозгу у Ивана фраза, похожая на формулу. Пальцы его правой руки, лежащие на горле чеченки, сами собой сомкнулись...
***
Иван ждал чеченца всю ночь. Он стоял на тропе перед дверью хижины, загораживая собой вход в дом.
За спиной у Ивана лежал мертвый отец чеченца. Через дыру в голове старика вытекал его мозг, орошая поле, которое руками рабов возделывала чеченская семья.
За спиной у Ивана лежал мертвый сын чеченца. Сороки, привлеченные размоченными сухарями из похлебки, бойко скакали между неподвижным чеченским пацаном и почти таким же неподвижным русским солдатом, нисколько их не опасаясь.
За спиной у Ивана лежала мертвая жена чеченца. Иван лишил ее жизни, чтобы впредь не продолжился этот чеченский род.
За спиной у Ивана лежало прошлое, будущее и настоящее приближавшегося к нему по тропе чеченца. И тот, едва увидев Ивана, стоявшего на тропе спиной к дому, своей дикой чеченской натурой сразу все понял.
Он стал дергать из-за спины винтовку, руки его прыгали по оружию, дрожа и не попадая туда, куда он хотел их направить. Наконец он все-таки передернул затвор и выстрелил...
Иван стоял на месте, как прежде, загораживая собой его жизнь, отделяя его от всего, что ему было дорого. Он выстрелил еще раз. И еще раз. И оба раза не попал в Ивана.
А ноги несли чеченца вперед, все ближе и ближе к Ивану, делая столкновение неизбежным. Иван стоял невредимый и страшный, и в резком свете горной утренней зари была видна его застывшая улыбка. Чеченец шел к Ивану, уже понимая, что жизнь кончилась, что он - мертвый чеченец. И хотел уже только одного: чтобы этот страшный, воскресший из мертвых русский поскорее отобрал у него жизнь и присоединил его самого к родным чеченским мертвецам... Он еще хватался за кинжал, вдруг вспомнив о его существовании, когда пальцы правой руки русского, указательный и средний, вошли в его глаза, выдавливая из глазниц струйки крови, и загорелись в его мозгу ослепительными звездами...
Русский взял его за бородатое лицо, приподнял с земли и коротким, резким ударом о косяк хижины расколол чеченцу череп. Затем стряхнул брызги крови и мозга со своих пальцев, вытер их об оборванные армейские штаны и забыл о его существовании.
***
Иван сидел на тропе, спиной к побежденным врагам, и думал о тех, кто живет в долине... К нему сзади осторожно подобрался молоденький солдатик и забарабанил по спине Ивана своими маленькими, будто детскими, кулачками, всхлипывая и причитая:
- Дурак! Дурак! Что ты сделал, дурак? Зачем? Дурак! Ты злой дурак! Что ты сделал? Зачем? Зачем? Зачем?..
Иван протянул руку за спину, перетащил бьющегося в истерике солдата, да какого, на хрен, солдата - мальчишку, вперед и посадил перед собой. Секунд десять он слушал его бессвязные выкрики, затем положил ладонь на его лицо.
Парень повсхлипывал еще немного и затих, уткнувшись в руку Ивана.
- Как тебя зовут, сынок? - спросил Иван.
Тот что-то буркнул и резко помотал головой.
- Что? Как? - переспросил Иван.
- Не...е... зна...а...ю... - сквозь сдерживаемые рыдания еле ответил парень.
Иван положил ему на голову свою вторую руку.
- А чего ты расстроился?
- Ты наш... ужин... разлил... А... А они... все... мертвые. Кто нас... накормит?.. - короткие истерические вздохи сбивали его речь. Он смотрел на Ивана укоризненно, с обидой голодного зверька, у которого вырвали кусок изо рта.