Выбрать главу

– К себе в контору? Среди ночи?

– Не скромничай, сыскарь. Ты видел весы и кадку с водой.

– Демонстрация закона Архимеда?

– Поверишь ли, я до сих пор не понимал этого закона, пока Цицерон не объяснил его нам вчера вечером.

– Что могло быть настолько важным, что тебе сразу же захотелось броситься сюда, чтобы попробовать?

Он вздохнул.

– В течение многих лет я подозревал, что Агафин, должно быть, обманывает меня. Почему бы и нет? Он всегда был умнее меня, еще с тех пор как мы были мальчишками. А более умный партнер всегда обманывает более глупого – таков закон торговли. Так что я всегда наблюдал за каждой сделкой, всегда считал каждую монету серебра и золота, что мы делили между собой. И все же мне никогда не удавалось поймать его на обмане.

– За последнюю партию товаров он предложил мне взять мою долю золотыми сосудами, кувшинами, мисками и т.д. – в то время как сам взял свою в монетах. Ему нужны были наличные деньги, чтобы оплатить ими свои собственные закупки, - сказал он. И какое это имеет значение, если мы оба получили свою прибыль по одинаковому весу? Втайне я думал, что должен заключить более выгодную сделку, потому что обработанное золото более ценно, чем его вес в монетах. Агафин рассчитывал на мою собственную жадность, Видишь ли, он использовал это против меня. Он обманул меня. Коварный ублюдок обманул меня! Прошлой ночью благодаря Архимеду я доказал это.

– Доказал, что твои золотые сосуды были не из чистого золота?

– Точно.

– Возможно, Агафин не знал.

– О, нет, он знал. После того, как мы сегодня утром вошли в заросли и нашли гробницу, я решил поговорить с ним. Сначала он отрицал обман – пока я не затащил его на куб и не стал угрожать бросить на конус. После этого он признался и, раз начав, продолжал сознаваться. Это началось давно! Он воровал и смешивал мои доли золота с серебром в течение многих лет самыми разными коварными способами. Я всегда знал, что Агафин был слишком умен, чтобы быть честным!

– А после того, как он признался… - я вздрогнул, представив это.

Дорофей тяжело сглотнул.

– Я мог бы сказать, что это был несчастный случай, что он поскользнулся, но зачем? Я не горжусь этим. Я был зол – разъярен! Такой гнев исходит только от богов, не так ли? Только боги поймут меня. И они также поймут, почему мне пришлось от тебя избавиться, – он полез в складки своей туники и вытащил длинный кинжал.

У меня пересохло в горле, и я закашлялся.

– Ты, вроде бы, собирался купить мое молчание.

– Я передумал.

– Но ты сказал…

– Ты же не согласился, так что сделки между нами не было. И теперь я забираю назад свое предложение.

Я оглядел комнату в поисках чего-нибудь, что могло бы уравновесить ситуацию, но не увидел ничего, отдаленно напоминающего оружие. Лучшее, что я мог сделать, это взять кадку. Я облил его водой, затем бросил в него кадку, которую он отшвырнул. Все, что мне удалось, это довести его до бешенства, и облить. Исчезли все следы смеющегося, добродушного сотрапезника, каким он был прошлой ночью. Увидев его лицо сейчас, я бы не узнал его.

В этот момент дверь за его спиной с грохотом распахнулась.

Цицерон вошел первым, за ним последовали несколько вооруженных римских легионеров, которые сразу же окружили Дорофея и отобрали у него кинжал. Эко зашел за ними, подпрыгивая в большом волнении, и тревога на его лице сменилась ликованием, когда он увидел, что я невредим.

– Экон привел тебя? – спросил я.

– Да, - ответил Цицерон.

– Ты слышал, как признавался Дорофей?

– Я слышал достаточно.

Экон широко открыл рот и двинул губами, но сумел только издать сдавленное хрюканье.

– Что мальчик пытается сказать? – спросил Цицерон. – Я думаю, что это должно означать «Эврика! Эврика!»

– Видел до чего доводит жадность? - сказал я Экону на следующее утро, когда мы собирались покинуть нашу комнату в доме Цицерона. Вчера вечером я прочитал ту идиллию Феокрита, стихотворение, которое Цицерон цитировал вчера за ужином. Поэт, безусловно, все правильно понял:

Кто любит сегодня того, кто прекрасною речью владеет?

Нет, я такого не знаю. Теперь своим подвигам славным

Люди не ищут хвалы, побежденные страстью к наживе.

Каждый, за пазухой руки запрятавши, ищет, откуда он