Отбросив щит, галл схватил нубийца за лодыжку и потащил его к центру арены. Нубиец безуспешно отбивался и, казалось, не мог перевести дух. Судя по прерывистому красному следу, который он оставил на песке, кровь текла из какой-то части его тела, возможно, изо рта.
– Ха! – сказал один из мужчин позади меня. – Он сейчас рыба, вытащенная из воды?
Галл достиг центра арены. Отпустив лодыжку нубийца, он поднял кулаки и совершил победный обход вокруг поверженного соперника. Толпа ахнула от дерзости этого человека. Фракиец вел себя с такой же беспечной бравадой и чуть не поплатился за это своей жизнью.
Но нубиец был не в состоянии воспользоваться каким-либо просчетом своего противника. В какой-то момент он пошевелился и попытался приподняться на руках, и толпа испустила крик удивления; но его руки не выдержали, и он снова упал на грудь. Галл стоял над ним и смотрел на зрителей, ожидая их суда.
Реакция с трибун была неоднозначной. Люди поднялись на ноги.
– Пощады ему! – выли одни.
– Отправить его в Аид! – кричали другие.
Главный судья поворачивал голову в разные стороны, явно чувствуя себя неловко из-за отсутствия единодушия. Какое бы решение он ни выбрал, некоторые зрители толпы будут разочарованы. Наконец, он подал знак ожидающему гладиатору, и я не удивился, что он поступил предсказуемо. Жизнь уже была подарена побежденному бойцу в этот день а милосердие было исключением, а не правилом. Толпа пришла, посмотреть на кровопролитие и у тех, кто хотел увидеть смерть нубийца, было больше причин полагать, чтобы их ожидания оправдались, чем у тех, кто предпочитал поступить по-новому – позволить ему выжить. Судья поднял кулак в воздух.
На трибунах раздались восторженные крики и стоны разочарования. Одни приветствовали магистрата, другие освистали. Но ко всей этой суматохе я был в значительной степени глух, так как мои глаза были прикованы к нубийской женщине, стоящей прямо напротив меня. Ее тело напряглось, а лицо застыло в гримасе, когда галл поднял свой меч для смертельного удара. У меня сложилось впечатление, что она изо всех сил пыталась сдержать себя, показать достоинство, несмотря на отчаяние, которое ее переполняло. Но когда меч опустился, она потеряла самообладание. Она схватилась за волосы. Она открыла рот. Звук ее крика был заглушен ревом толпы, когда нубиец содрогнулся на песке, кровь хлынула фонтаном рядом с мечом, воткнутым между его лопатками.
На мгновение взгляд нубийской женщины встретился с моим. Я был втянут в ее горе так явственно, как будто упал в колодец. Цицерон схватил меня за руку.
– Спокойно, Гордиан, - сказал он. Я повернулся к нему. Его лицо было бледным, но тон его был самодовольным; наконец-то, как мне показалось, он нашел кого-то более ранимого и брезгливого при виде смерти, чем был он сам.
Когда я оглянулся, женщина исчезла.
Подняв вверх пальмовые листья, победители снова промаршировали по арене. Судья воззвал к памяти Секста Тория и произнес заключительную молитву богам. Зрители выходили из амфитеатра.
– Ты заметил ее? – спросил я Цицерона.
– Кого, эту упавшую в обморок молодую женщину рядом со мной?
– Нет, нубийку, сидевшую напротив нас.
– Нубийку?
– Ее не было до начала финального боя. Думаю, она пришла потом.
– Это кажется маловероятным.
– Возможно, она как-то связана с этим нубийским гладиатором.
Он пожал плечами.
– Я не заметил ее. Какой ты наблюдательный, Гордиан! Ты и твое бесконечное любопытство. Но что ты думаешь об играх? – я начал было отвечать, но Цицерон не дал мне шанса высказаться. - Знаешь ли, - сказал он, - я действительно получил удовольствие, гораздо больше, чем ожидал. Очень поучительный день, и публика, казалось, была очень воодушевлена всем этим. Но мне кажется, что это организаторы совершили ошибку, что мы не увидели лиц гладиаторов в какие-то моменты, ни в начале, ни в конце. Их закрытые шлемы, согласен, создают определенную индивидуальность, как маски в театре. Или ты думаешь, что в этом-то и смысл, чтобы они оставались анонимными и безликими? Если бы мы могли увидеть их глаза, мы могли бы установить более эмоциональную связь: они в первую очередь стали бы для нас людьми, а во вторую – гладиаторами, и это нарушило бы чистый символизм их роли в похоронных играх. Это сорвало бы религиозный аспект… - освободив от очень реального кровопролития происходящего на арене, Цицерон продолжал разглагольствоваться, взяв на себя роль отчужденного лектора.