Попликола сгорбился и издал сдавленный крик, звук такого отчаяния, что я был ошеломлен и замолчал. Когда он повернулся ко мне лицом, мне показалось, что он постарел на десять лет в одно мгновение.
– Но, все это косвенные доказательства, - сказал он, - а не юридические.
Я заговорил медленно и осторожно.
– Юридическое доказательство имеет узкое определение. Чтобы удовлетворить суд, все вовлеченные рабы будут призваны дать показания – носильщики, ваш привратник, возможно, личные помощники Паллы и Люция. Рабы все видят, и они обычно знают больше, чем думают их хозяева. Их, конечно, будут пытать; показания рабов необоснованы, если они не получены путем пыток. Получить такую степень доказательств мне не по силам, цензор.
Он покачал головой.
– Неважно. Мы оба знаем правду. Я, конечно, догадывался об этом все время. Луций и Палла шушукались за моей спиной, но я никогда не думал, что дойдет до такого!
– Что будете делать, цензор? – в рамках законных прав Попликола, как глава семьи мог предать своего сына смерти без суда и каких-либо иных формальностей. Он мог задушить Луция собственными руками или попросить раба сделать это за него, и никто не стал бы ставить под сомнение его право сделать это, особенно в данных обстоятельствах. Он мог сделать то же самое со своей женой.
Попликола не ответил. Он снова повернулся лицом к стене и довольно долго так стоял неподвижно, словно окаменев, что я за него испугался.
– Цензор…?
– Что мне делать? - отрезал он. - Не наглей, сыскарь! Я нанял тебя, чтобы выяснить кое-что. Ты сделал это, и на этом твоя работа закончена! Ты получишь свое золото за нее, не беспокойся.
– Цензор, я имел в виду не это…
– Ты поклялся своими предками не говорить об этом деле ни с кем, кроме меня. Я полагаю ты так и поступишь! Если какой-нибудь римлянин ...
– Вам нет необходимости напоминать мне, цензор, - сказал я достаточно резко. – Я редко даю такие клятвы.
Он достал мешочек из своей пурпурной тоги, отсчитал несколько монет, положил их на столик передо мной и вышел из комнаты, не сказав ни слова.
Мне не оставалось ничего, кроме как уйти. По пути в атриум, охваченный гневом, я свернул не туда и не осознал этого, пока не оказался в большом саду, окруженном перистилем. Я выругался и повернулся, чтобы вернуться назад, но увидел пару, которая стояла под колоннадой в дальнем углу сада, склонив головы друг к другу, будто вели какой-то серьезный разговор. Этой женщиной была Палла. Ее руки были скрещены, голова высоко поднята. Стоящего рядом мужчину, судя по его отношению к ней, я принял бы за ее мужа, если бы не знал точно. Луций Геллий был очень похож на помолодевшую копию своего отца, даже холодный взгляд, который он бросил на меня, когда я поспешно удалился, был взглядом цензора.
В последующие дни я внимательно слушал любые новости о событиях в доме Попликолы, но там царила тишина. Неужели старик замышлял ужасную месть своему сыну и жене? Или они все еще замышляют против него заговор? А может быть, все трое как-то сошлись вместе, с признанием вины и простили друг друга? Я почти не представлял, как такое примирение могло быть возможным после такого что произошло.
Однажды утром я получил записку от моего друга Луция Клавдия:
«Дорогой друг, собеседник по обеду и соратник – знаток сплетен, мы так и не закончили обсуждение Попликолы на днях, не так ли? Последние сплетни (ужасные вещи): Накануне большой чистки в Сенате можно услышать, что некоторые сенаторы планируют возбудить судебное преследование против сына цензора, Луция Геллия, обвиняя его в том, что он спал с мачехой и замышлял убить Поппи. Такой процесс вызовет огромный скандал: что подумают люди о человеке, отвечающем за мораль, который не может помешать собственным сыну и жене плести против него интриги? Противники (и вероятные цели) чистки сената скажут: «Сначала очисть от скверны свой собственный дом, Попликола, прежде чем решишься чистить наш!»
Кто знает, чем может закончиться такой суд? Всю семью протащат по грязи – если на ком-то из них есть грязь, прокуратура ее обязательно откопает. И если Луций будет признан виновным (я до сих пор не могу в это поверить), они не позволят ему удалиться в изгнание – он будет казнен вместе с Паллой, и, чтобы сохранить лицо, Попликоле придется изобразить сурового отца семейства и гордо смотреть, что за этим последует! Боюсь, это будет смерть Поппи. Безусловно, это станет концом его политической карьеры. Он будет совершенно унижен, его моральный авторитет – станет предметом насмешек. Он не сможет оставаться цензором. Итак, не ожидается никакой чистки в Сенате, и политика будет продолжаться как обычно! В такое вот время мы живем.