– Потрясающе! – заявил Цицерон, явно впечатленный, несмотря на его явное отвращение к Играм. – Такое трудно будет забыть.
Тело самнита утащили, лужи крови засыпали свежим песком, и начался следующий поединок. Это был новаторский поединок между двумя димахерами, названных так потому, что каждый имел не один, а два меча. Чтобы компенсировать отсутствие щитов, на них было больше доспехов, чем на других типах бойцов – поножи для защиты предплечий и голеней, металлические пластинами на груди и для защиты горла, а также различные повязки на конечностях и куски металла поверх обнаженного тела, которое нуждалось в украшениях в той же степени, что и в доспехах. Вместо резких ударов мечей о щиты, звук их оружия был постоянным – скрежет лезвия о лезвие, пока они крутились в головокружительном танце парирования и уколов. Один был смуглым, а другой бледным, но в остальном их телосложение было очень схожим; не такие мускулистые, как предыдущие бойцы, у них были гибкие тела танцоров. В таком поединке скорость и ловкость значили больше, чем грубая сила, и они были так равномерно сопоставлены, а их маневры настолько элегантны, что их поединок казался почти танцевальным номером. Вместо ворчания и возгласов они вызвали у толпы "ахи" и "охи" одобрения. Наблюдая, как они кружатся, я испытывал удовольствие, когда наблюдаешь за танцорами, а не за воинами, так что почти забыл, что одного из них в конце поединка поджидала смерть.
Затем с царапающим звуком, от которого у меня свело зубы, клинок одного из них, скользнув по броне, успешно соединился с незащищенной плотью, и пролилась первая кровь. Толпа выдохнула: «А-а-а!» на более высокой ноте, чем раньше, и я ощутил возбуждение коллективной жажды крови.
Оба бойца выглядели утомленными, теряя ту безошибочную реакцию, которая не позволяла им причинять друг другу вред. Потом было пролито еще немного крови, хотя раны были незначительными, простые царапины, от которых на лезвия попало столько крови, что красные капли разлетались по воздуху и смешивались с мелкими брызгами пота, стекавшими с блестящих тел обоих гладиаторов.
Медленно, но верно темп парирования и уколов увеличивался, хотя их ритм становился более рваным и непредсказуемым. Мое сердце забилось чаще. Я взглянул на Цицерона и вспомнил, что он не сказал ни слова на протяжении всего поединка. Он наклонился вперед, его глаза блестели от восхищения.
Смуглый боец неожиданно воспользовался преимуществом. Его руки задвигались быстрее, чем крылья пчелы. И он ужалил, как пчела, сумев уколоть сначала правую руку своего противника, а затем левую, так что бледный гладиатор выпустил оба своих клинка и остался беззащитным. Прижав клинки к запястьям противника, смуглый боец заставил безоружного бойца широко расправить руки, как у распятого раба.
Этот наглый жест смуглого гладиатора, желающего унизить своего врага, был довольно рискованным. На таком близком расстоянии, стоя почти грудью к груди, бледный гладиатор смог ударить коленом в пах своего противника и одновременно врезать тому своим шлемом по голове. Смуглый это понял и отшатнулся назад. Притихшая толпа разразилась хохотом.
Преимущество бледного гладиатора было недолгим. Он сделал рывок, чтобы найти и схватить один из своих клинков, но расстояние было слишком велико. Смуглый гладиатор набросился на него, как разъяренный лев, сжимая его клинками, заставил исполнить своеобразный танец назад, контролируя каждый его шаг. Чтобы отомстить ему, смуглый гладиатор ударил его не один, а два раза в пах. Бледный гладиатор согнулся пополам, а затем резко распрямился на носках, потому что не одно, а оба лезвия были прижаты к его мягкой, небронированной плоти под подбородком. Движение было выполнено настолько аккуратно, что казалось кульминацией танца, который они исполняли с момента начала схватки. Они стояли, как статуи, один с мечами, другой на цыпочках, дрожащий, незащищенный и беспомощный. Толпа одобрительно ревела.
Победитель посмотрел на магистрат, который приподнял бровь и поворачивал голову из стороны в сторону, чтобы оценить решение толпы. Спонтанно толпа извлекла множество развевающихся платков. Раздались голоса:
– Пощадить его! Пощады ему! – даже мужчины позади меня подхватили общее скандирование: - Пощады ему!
По моему опыту, суждения толпы подобны ртути, их трудно уловить и невозможно предсказать. Если бы я повернулся в этот момент и спросил людей позади меня:
«Зачем щадить бледного гладиатора?», - они, несомненно, дали бы противоречивый ответ: - «Потому что он сражался хорошо и заслуживает, чтобы выступить еще».
Но самнит сражался столь же храбро, хотя и не так красиво, и им не терпелось увидеть его смерть. Я думаю, что именно тот факт, что оба димахера хорошо и красиво сражались вместе, заставил толпу пощадить проигравшего; они были подобны сервизному набору, который никто не хотел видеть поломанным. Бледный гладиатор был обязан жизнью своему противнику не меньше, чем себе самому и, если бы они не были так точно подобраны, эти два меча воткнулись бы ему в глотку в мгновение ока. Вместо этого, один за другим, лезвия убрались.
– Не плохо! – сказал Цицерон, нарушая молчание. – Я полагаю, пока что это было лучшее представление, которое любой из нас ожидал увидеть. Интересно, что принесет финальный поединок?
Иногда, если бои наскучивали, зрители начинали покидать трибуны после первого или второго поединка, решив, что они достаточно отдали дань уважения мертвым и им больше не нужно оставаться. Но в этот день перед финальным поединком ни один зритель не двинулся с места. Вместо этого появился кое-кто еще. Не только я заметил ее; один из мужчин позади меня аж присвистнул.
– Полюбуйся на эту красавицу! – пробормотал он.
– Где? – спросил его приятель.
– Прямо перед нами, ищет, где присесть.
– О да, понятно. Красавица, говоришь? Слишком темная на мой вкус.
– Тогда тебе нужно развить свой вкус. Ха! Держу пари, у тебя никогда не было нубийки.
– Будто у тебя была!
– Конечно, была. Ты забыл, что я провел несколько лет, путешествуя по Ливии и Египту…
Я не хотел слышать их болтовню, очарованный новой зрительницей. Она была поразительно красива, с высокими скулами, пухлыми губами и блестящими глазами. Ее густые черные волосы были уложены на голове по последней моде и перевязаны лентами, и на ней была бледно-голубая туника, которая контрастировала с черным блеском ее обнаженных рук и шеи. Ее ожерелья и браслеты из полированной меди блестели в ярком солнечном свете. Ее грудь слегка вздымалась, будто она была возбуждена или немного запыхалась. У нас редко можно увидеть нубийку, которая не была бы рабыней, но по ее одежде и тому факту, что она, казалось, пришла одна, я подумал, что она свободная женщина. Пока я смотрел на нее, ряд мужчин-зрителей, явно пораженных, как и я, ее красотой, подталкивали друг друга и услужливо уступали ей место у прохода.