Если круг Семпронии гудел о Сертории, то толпы в Цирке, пренебрегая политикой, гудели о скачках следующего дня. Меня мучило неприятное ощущение, что некоторые из моих осведомителей что-то скрывают. Среди разговоров о лошадях и бряцанье игральных костей, хриплого смеха и криков «Помоги мне, Венера!», я почувствовал некоторую тревогу, даже дурное предчувствие. Возможно, это была всего лишь общая нервная вспышка в ночь перед днем забегов колесниц. Или, возможно, к тому времени я выпил слишком много вина и наслушался слишком много разговоров всяких болтунов, чтобы ясно смотреть на вещи.
И все же мне казалось, что в Большом Цирке творится что-то непредсказуемое.
С пением петухов я покинул окрестности Цирка, поплелся через Рим на Эсквилинский холм. Бетесда ждала меня. Ее глаза загорелись при виде, несколько истощенного расходами, мешочка с серебром, который она нетерпеливо выхватила из моих рук и положила в пустой домашний сундук.
Через несколько часов, когда у меня все еще болела голова от слишком большого количества вина и слишком короткого сна, я снова оказался в кабинете консула. Я договорился приехать к нему домой за час до первого забега, чтобы доставить свой отчет о том, что успею узнать к этому времени.
Я рассказал ему все, что узнал. Слухи из вторых рук о купающихся в банях и пьяниц в таверне казались мне банальными, но Децим Брут молча выслушал и серьезно кивнул, когда я закончил. Он покосился на портрет своей жены.
– Тогда получается ничего нет! Скорпус просто утонул, а сыскарь ничего не нашел. Ты все-таки перехитрила меня, Семпрония?
Портрет не ответил.
– Я еще не закончил, консул, - сказал я ему. – Сегодня я сам пойду на скачки. Я буду держать глаза и уши открытыми. Я еще могу…
– Да, да, как хочешь, – Децим Брут неопределенно махнул рукой, отпуская меня, и не сводя яростно прищуренных глаз с изображения Семпронии.
Раб проводил меня из кабинета консула. В атриуме дорогу нам пересекла небольшая вереница женщин. Мы остановились, когда мимо проплывал шлейф сопровождавших свою хозяйку из одной части дома в другую. Я вгляделся в их глубину и увидел пышные каштановые волосы, украшенные жемчугом. Зеленые глаза встретились с моими и посмотрели в ответ. Раздался хлопок в ладоши, и процессия остановилась.
Семпрония вышла вперед. Децим Брут был прав: картина не передавала ее красоту. Она была намного лучше, чем я ожидал. Даже сквозь пышную драпировку ее столы была заметна ее гибкая элегантная фигура, которая подтверждалась тонкостью ее длинных рук и изящной шеей. Она сверкнула отчужденной вызывающей улыбкой, которую так хорошо уловил ее портретист.
– Ты новенький. Ты из сослуживцев моего мужа? – спросила она.
– У меня… были дела с консулом, - ответил я.
Она осмотрела меня с головы до ног.
– У тебя круги под глазами. Ты выглядишь так, как будто гулял всю ночь. Иногда мужчины попадают в неприятности, не ложатся спать допоздна… и суют нос, куда не следует.
В ее глазах блеснул вызов. Она мне угрожала? Я должен был держать язык за зубами, но я не стал.
– Как поживает Скорпус? Я слышал, у него проблемы.
Она сделала вид, что озадачена.
– Скорпус? Ах да, эта надоедливая ищейка моего мужа. Скорпус утонул.
– Я знаю.
– Странно. Он плавал, как дельфин.
– Я слышал.
– Такое может случиться с кем угодно, – она вздохнула. Ее улыбка исчезла. Я увидел проблеск сочувствия в ее глазах и взгляд, от которого у меня застыла кровь. «Такой хороший был парень, - казалось, говорил ее взгляд. - Как жаль, если и тебя придется убить!»
Семпрония присоединилась к своей свите, а меня провели до двери.
К тому времени, когда я добрался до Большого Цирка, весь Рим, казалось, заполнил длинную узкую долину между холмами Палатина и Авентина. Я проталкивался сквозь толпу, выстроившуюся у закусочных и лотков, спрятанных под навесом, наступая на ноги и укорачиваясь от локтей, пока не подошел к тому входу, который искал. Внутри стадиона места уже были забиты зрителями. Многие одели красные или белые туники, или размахивали маленькими красными или белыми платками, чтобы показать свои пристрастия. Я окинул взглядом, вытянутый внутренний овал стадиона, и был ослеплен сумасшедшим лоскутным одеялом красного и белого, словно забрызганным кровью снега.
В ожидании скачек беспокойные и нетерпеливые зрители хлопали в ладоши, топали ногами и орали пожелания и лозунги. Крики: «Диокл в красном! Езжай быстрее, чем говоришь!» соревновались с «Белые! Белые! Быстрее всех!»
Высокий голос прорвался сквозь грохот.
– Гордиан! Сюда! – и я обнаружил Луция Клавдия. Он сидел у прохода, похлопывая по пустой подушке рядом с собой. – Вот, Гордиан! Я получил твое сообщение сегодня утром и послушно занял тебе место. Лучше, чем в прошлый раз, правда? Не слишком высоко, не слишком низко, с великолепным видом на финишную черту.
Но что было более важным, консульская ложа находилась поблизости, немного ниже нас и правее. Когда я занял свое место, я увидел серебристую голову, появившуюся там – Децим Брут и его товарищ - консул Лепид прибыли вместе со своими свитами. По крайней мере, он благополучно добрался до Цирка. Отдельные песнопения были заглушены возгласами приветствий. Оба консула повернулись и помахали толпе.
– Бедный Деци, - сказал Луций. – Он думает, что они его подбадривают. Дело в том, что они приветствуют его прибытие, потому что только теперь гонки могут начаться!
Когда началась грандиозная процессия, раздался рев труб, а затем еще больше аплодисментов. Статуи богов и богинь проносились по ипподрому на повозках, ведомые крылатой богиней Победы. Когда провозили Венеру, любимицу игроков и влюбленных, монеты так и сыпались из толпы и тут же подбирались ее жрецами. Шествие богов закончилось огромной позолоченной статуей Юпитера на троне, которую везли на телеге, такой большой, что ее тянули двадцать человек.
Затем пошли колесницы, которые в тот день должны были участвовать в гонках, медленно кружа по трассе Цирка, украшенные цветами их команд, красным или белым. Многие зрители на трибунах просто боготворили этих героев. Каждого гонщика встречали рукоплесканием и скандированием, что также касалось и ведущих лошадей. Раздающийся одновременно со всех сторон шум стал оглушительным.
Я никогда не был игроком или страстным поклонником скачек, поэтому имел представление всего о нескольких возничих, но даже я знал Диокла, самого известного из красных. Его было легко заметить по необычайной ширине плеч, щетинистой бороде и развевающейся гриве угольно-черных волос. Когда он проходил перед нами, ухмыляясь и махая толпе, я пытался увидеть реакцию Децима Брута, но смог увидеть только затылок консула. Улыбка Диокла стала саркастической, когда он проходил мимо консульской ложи, или мне это только показалось?