– Вчера я тебя не видел, – грозно сказал Спартак. – Где ты был во время боя?
– Врачевал твоих героев, – бесстрашно ответил круглоголовый, морща нос.
– Трус ты, вот кто! – сказал Спартак с усмешкой.
Прежде чем ответить, собеседник в одеяле поразмыслил.
– Я не считаю себя трусом. Просто когда меня хотят проткнуть копьем, мне становится не по себе.
Спартак не выдержал и присел с ним рядом, упершись локтями в колени. Круглоголовый предложил ему больше одеяла, но он жестом отказался.
– Глупец! – повторил Спартак. – Зачем эти глупые слова: «освободитель рабов», «предводитель обездоленных»?
Вопрос бы задан небрежным тоном, но глаза спрашивающего смотрели с присущей ему внимательностью.
– Зачем? – переспросил круглоголовый. – А вот послушай, что написано: «Сила Четырех Зверей иссякла, зато моя подобна силе Сына человеческого, вышедшего из облаков на небе, от Старца старцев, и были даны Ему власть, и слава, и царство, и могущество до скончания времен…»
– Что за бессмыслица? – разочарованно бросил Спартак.
– «Четыре Зверя» – это сенат, богатые землевладельцы, легионы и управляющие имениями, – наставительно произнес круглоголовый, для верности загибая пальцы.
– Звери бегают по аренам, – возразил Спартак.
– Это в переносном смысле.
– Смысл есть разве что в этих облаках на небе, – сказал Спартак, имея в виду сгущающийся туман. – Что ты там плел о Старце старцев, дарующем силу?
– Это поэзия, – молвил круглоголовый. – Но речь в ней о Боге.
– Богов много, – возразил заскучавший Спартак.
– И еще написано: «Разит Он силой Своею гордецов, низвергает могущественных с тронов, возвышает униженных и бессловесных, дает голодным насытиться, а богатых обрекает на голод», И дальше написано: «Дух Божий на мне, ибо помазал Он меня нести убогим благую весть, послал Он меня исцелять слабые сердца, утешать плененных, открывать очи слепцам, освобождать угнетенных».
– Это другое дело, – сказал Спартак. – Ты веришь в пророчества?
– Не очень, – признался круглоголовый, снова морща нос. Но сколько он ни гримасничал, рот его оставался тонок и суров.
– И я не верю, – подхватил Спартак. – Все предсказатели и авгуры – мошенники.
– Кого только ни встретишь на свете! Есть такие, кто нашептывает приятное сильным мира сего, но есть другие, кричащие в ночи о своей беде и печали.
– Их речи всегда неприятны и опасны.
– Никуда не денешься, такова особенность ремесла. Это как у портного, чьи изделия впору сразу многим.
Спартак задумался. Он хотел задать какой-то вопрос, но вопрос получался неуклюжий, и ему было стыдно заговорить. В конце концов он преодолел смущение.
– Раз ты не веришь в предсказания, почему назвал меня тем, чье появление предсказано, «Сыном человеческим»?
– Разве? – встрепенулся круглоголовый. – Нет, я тебя так не называл. Просто сказал: написано, что Он явится… – Он поежился, плотнее завернулся в свое одеяло. – Пророчества – что одежда. Одежда тоже висит в мастерской портного. Многие проходят мимо, многим она впору. Потом кто-то приходит и забирает ее. Значит, для него ее и шили, раз он ее надел… Главное, чтобы она соответствовала моде, своей эпохе. Она должна отвечать вкусу времени, то есть желаниям сразу многих людей, их потребностям, их вожделению…
Он по привычке сморщил нос и отвернулся. Спартак молчал, глядя то на луну и звезды, то на край кратера, то на свои ногти. А потом произнес с невесть откуда взявшейся враждебностью:
– Только что ты сам утверждал, что не веришь в пророчества.
– Да, я совершенно не верю в произнесенное слово, – ответил круглоголовый. – Зато я верю в его результат. Слова – это воздух, но воздух становится ветром, подгоняющим корабли на море.
Спартак молчал, сидя на одеяле с расставленными ногами, подпертой кулаками головой, закрытыми глазами. Луна светила ему в лицо. Свет луны был так ярок, что проникал сквозь веки.
Он сам не знал, как долго просидел в одной позе. Возможно, он задремал. Потом потянулся, зевнул и почувствовал, что замерз.
– Ты еще здесь? – окликнул он круглоголового. – Давай одеяло.
Круглоголовый встал, встряхнул оделяло и подал его Спартаку. Он оказался на голову ниже гладиатора, тощим и слабосильным.
– Тебе бы быть учителем, а не массажистом, – сказал Спартак сквозь зевок, ложась и укутываясь в одеяло. – Останься, поболтай со мной.
Круглоголовый поежился от холода и уселся на камень в двух шагах от головы Спартака.
– Ты бы лучше поспал, – посоветовал он ему.
– То-то и оно, что мне не спится, – сказал Спартак. – Словно рой мух жужжит в голове.
– Это усталость, – сказал круглоголовый. – Хочешь, я сделаю тебе массаж?
– Расскажи что-нибудь, – попросил Спартак. – Судя по выговору, ты либо сириец, либо еврей.
– Я эссен.
– Что это значит?
– Долго рассказывать, – предупредил круглоголовый.
– Ничего, я потерплю.
– Хорошо, – согласился эссен. – Написано: «Существуют четыре сорта людей. Одни говорят: то, что мое, то мое, а то, что твое, то твое. Это племя среднего сословия, еще его называют Содомом. Другие говорят: что мое, то твое, а то, что твое, – мое. Это люди простые, смиренные. Третьи говорят: то, что мое – твое, и то, что твое – тоже твое. Они добродетельны. А четвертые говорят: что мое, то мое, а что твое – тоже мое. Эти люди порочны». Так гласит писание. Мудрецы так говорят об этом: первым среди людей, кто повел себя по правилу «мое – мое, твое – твое» был Каин, убивший брата своего Авеля и основавший первый город. Потому правило это отвергается, хотя им в наше время руководствуются очень часто, и именуется путем Содома. Третье правило, закон добродетели, тоже отвергается. Ибо люди эти не обладают никаким земным добром и расстаются даже с тем немногим, что у них есть, дабы доказать свое благочестие. Сие есть особое лицемерие, которое еще можно назвать высокомерием слабости и, главное, глупостью. Четвертым путем идут богатые землевладельцы и ростовщики. Он отвратителен и тоже отвергается. Остается второй путь: «что мое, то твое, а то, что твое, – мое». Этим путем следуем мы.
– Значит, у вас все общее?
– Да, все.
– И рабы общие?
– Рабов у нас нет.
Обдумав этот ответ, Спартак молвил:
– Понимаю, вы – племя охотников и пастухов.
– Нет, мы крестьянствуем и занимаемся ремеслами. У нас все работают и делят заработанное поровну.
– Забавно! – Спартак растянул губы в улыбке. – Раз вы, свободные люди, должны работать, значит, вы рабы у самих себя. Никогда ничего похожего не слыхал!
– Очень может быть, – согласился эссен. – В твоих словах есть резон.
– Вот видишь! – оживился Спартак. – Ты болтаешь, болтаешь и сам вязнешь в собственных топких словах. Быть рабом у самого себя – это как если бы мужчина был своей собственной женой. Охотники и пастухи не нуждаются в рабах, потому что не работают. Но раз вы сеете и жнете, делаете разные предметы и продаете их, то у вас должны быть рабы, иначе нельзя. Мужчина приказывает, женщина рожает, рабы работают – таков порядок вещей. А все остальное – вредная болтовня, противная разуму и порядку.
– Ты так считаешь? – Эссен покачал головой. – Разве ты сам не посеял в Кампании беспорядок?
– Успокойся, – сказал ему Спартак. – Преследуемый не может соблюдать порядок и повиноваться закону. Это не имеет никакого отношения к тому, о чем болтаешь ты.
– Ты так считаешь? – С этими словами эссен нашарил камешек, взвесил его на ладони и бросил вниз. Камешек исчез из виду, проглоченный туманом, но стук его падения был слышен еще долго. Когда он, наконец, стих, эссен продолжил: – Если бы ты спросил у камня, почему он катится, он бы ответил, что его подтолкнули. По разумению камней, единственное, что имеет значение, – это то, что их толкают. А на самом деле они волей-неволей подчиняются всеобщему закону: все на свете падает вниз.
Спартак ничего не ответил. Он лежал на спине. Справа от него громоздилась темная стена горы, слева разверзлась пропасть. Он слишком утомился, чтобы следить за речами эссена, но чувствовал, что мозг его впитывает их, как губка.
А круглоголовый уже не обращал на него внимания. Казалось, он и думать забыл о Спартаке. Подобно боязливому, настороженному зверю, сидел он на своем камне, медленно поводя носом из стороны в сторону и обращаясь, скорее, к себе самому. Если судить по его тону, длинный нос морщился при каждом слове: