– Я знаю, что твой путь неправедный, это путь разрушения. Вот послушай… – Он опустился на кушетку рядом со Спартаком. – Я стар и добродетелен, но я усох. Сорок лет я трудился, добиваясь свободы, а теперь я стар, и моя свобода суха. Но когда ты спрашиваешь, что я знаю об этом, то я могу тебе сказать: больше, чем ты. Может быть, мы об этом потолкуем, но сейчас еще не время.
– Не знал, что ты философ, Никос, – сказал Спартак. – Когда мы виделись в последний раз там, в трактире на Аппиевой дороге, ты твердил одно: что всех нас повесят. Еще немного – и ты ушел бы с нами.
– Я заблуждался, но длилось это недолго, – сказал старик. – А не пошел я с вами потому, что знал, что вы встанете на путь зла и разрушения. Нола, Суэссула, Калатия – что сделали с этими городами ты и твои дружки? Вы залили кровью всю нашу прекрасную страну, предали ее огню, засыпали пеплом. Так все говорят.
– Рабы были за нас, – возразил Спартак. – Ворота Нолы, Суэссулы и Калатии открыли для нас они.
– В Капуе у вас нет ни одного сторонника, – предупредил старик. – Да, люди открывали вам ворота, а вы в ответ уничтожали их города. Больше никто не распахнет перед вами ворот. От вас исходит одно зло, об этом все знают, и все поднялись против вас.
Спартак молчал.
– Никос, – сказал он наконец, – пойми! Приказы были хороши, но многие не повинуются приказам. Есть среди нас такие. Как их вычислить? Как отделить зерна от плевел? Вот что я хотел бы от тебя услышать.
– Этого я не знаю, – покачал головой старик и повторил со старческим упрямством: – Твой путь – путь зла.
Спартак опять встал. Он уже не улыбался. В святилище было промозгло и мрачно.
– Помолчи, – молвил он. – Я лучше тебя разбираюсь в путях. Это открылось мне на Везувии, в проблеске между тучами. Там я повстречал человека мудрее тебя. Раньше я звал тебя отцом, а он назвал меня Сыном человеческим. Тот старик – вот кто знает праведный путь. Он сказал, куда этот путь ведет.
– Куда же? – спросил Никос.
– В Государство Солнца, – ответил Спартак, помолчав. – И путь носит то же название.
– Об этом мне ничего неизвестно, – сказал Никос. – Зато мне ведомо про Нолу, Суэссулу и Калатию.
– Все верно, – сказал Спартак, – но все это мелкие истины. Люди, признающие только мелкие истины, глупы. Ты сам только что преподал мне этот урок.
Старик не находил ответа. Он утомился и не понимал речей Спартака, ставшего ему чужим. Слуги Фанния принесли факелы. Стало светло, потолок святилища взмыл вверх, каменные стены расступились.
Старый Никос разогнул скрюченные подагрой члены и выпрямился перед сидящим гладиатором, которого он когда-то называл своим сыном и который теперь превратился в разбойника.
– Городской совет Капуи, – заговорил старый Никос, – предупреждает тебя: сними осаду. В закромах Капуи довольно зерна, а в погребах хватит вина, чтобы ждать долго, пока дожди не размягчат ваши кости и не смоют вас с лица земли. Наши воины стойки, а у вас нет осадных орудий. Прислушайтесь к голосу совета! Можете сколько угодно стоять лагерем за нашими стенами и вытаптывать наши поля – Риму хватает зерна из-за морей, а повышение спроса на зерно нам даже на руку. Тем не менее у совета есть резоны предпочесть, чтобы вы перешли в какое-нибудь другое место – хоть в Самний, хоть в Луканию. Мнение совета заключается в том, что это отвечает и вашим интересам.
– Какая бессмысленная болтовня! – не выдержал Спартак. – Ты ведь стар, как тебе не совестно? Я думал, ты подскажешь мне, как отделить зерна от плевел – вот какой совет нам более всего необходим. С нами люди двух сортов, которых пора отделить друг от друга. У одних великий, справедливый гнев в сердцах, а у других только ненасытное брюхо да жгучая алчность. Это они повинны в гибели Нолы, Суэссулы и Калатии. Пришло время проститься с ними. Это будет очень трудно: нам придется слукавить, найти окольные пути, чтобы от них избавиться. Раньше все это не было мне настолько ясно, но вот явился ты со своей болтовней – и я все понял. Ты хочешь сказать еще что-то?
– Да, хочу, – подтвердил Никос. – Главное впереди. Городской совет предупреждает тебя: римский сенат отправил для очистки Кампании от разбойничьей скверны два полноценных легиона под командованием претора Кая Вариния. Пройдет несколько дней – и на вас обрушится непобедимая армия. Тогда у вас не будет надежды на спасение.
Ворчливый старческий голос стих. Никос ждал, как откликнется на его слова Спартак. Тот поднял голову, его лицо, которое так любил старик, разгладившееся за время разговора, снова покрылось морщинами, стало суровым и неприступным. Значит, угроза не прошла даром. Впервые старый Никос подумал о выполняемом поручении как об обременительном, а о человеке в звериных шкурах перед ним – как о враге. «Он полководец, – решил Никос, подбираясь, – с ним надо говорить только от имени осажденного города».
– Повтори, и поподробнее, – попросил Спартак.
Факелы отбрасывали на его лицо глубокие тени, похожие на рвы, выражение утратило дружелюбие. Старик заморгал и стал смотреть в сторону. «Я стар, – думал он. – Что я о нем знаю? Они сильны и злы». Захотелось побыстрее выполнить поручение и уйти.
– Два сильных легиона под командованием претора Вариния, – повторил он. – Двенадцать тысяч человек. Его легаты – Косиний и Кай Фурий. Армия состоит из ветеранов Лукулловой кампании и свеженабранных рекрутов. Они не очень торопятся, но ждать осталось не больше недели, а может, и того меньше. Ты мне не веришь?
«Только бы он больше не молчал! – думал Никос. – Никогда его таким не видел. Он не так прост». Не сводя взгляд с лица старика, Спартак ответил:
– Если это правда, зачем тебе предупреждать меня о ней? Раз на нас наступает армия Рима, зачем меня предостерегать? Объясни.
– Охотно, – сразу сказал старик доверительным тоном. – Я уже говорил, что у городского совета есть собственные соображения. Совет Капуи не заинтересован в том, чтобы его опять спасали солдаты, присылаемые Римом. Всякий раз, когда Капую спасают римские солдаты, нам выставляют счет. Так было и в Пунических, и в Союзнической войнах. В этот раз совет Капуи хочет уклониться от этого удовольствия – спасения руками Рима.
Он удовлетворенно умолк: он сказал правду и видел, что полководец в шкурах ему поверил. Спартак долго размышлял, потом молвил:
– Ваши советники – умные люди. Они просят Рим прислать солдат, чтобы разбить нас, и одновременно предупреждают нас о намерениях Рима. Им хорошо знакомы окольные пути. Нам полезно у них поучиться.
Никос молча ждал. Человек в шкурах становился ему все более незнаком.
– Уже поздно, – сказал Спартак. – Что ты предпочтешь: переночевать у нас или вернуться?
– Вернуться, – сразу сказал старик.
Уже в дверях, окруженный молчаливыми молодцами с бычьими шеями, держащими факелы, он снова услышал голос Спартака. Он знал, что скорее всего никогда больше не услышит его голос.
– Лучше бы ты остался с нами, Никос. Ты устал, отец, а в Лукании густые леса.
Никос немного поколебался. Рядом с толстошеими силачами он выглядел карликом. Но оглядываться на голос он не стал.
– Нет, – произнес он, не оборачиваясь. – Нет. – И он зашагал, сопровождаемый слугами, высоко поднявшими факелы.
Его снова нагнал голос, в котором он расслышал смех.
– Это путь зла, отец?
На сей раз он не только не оглянулся, но и ничего не ответил, а ускорил шаг, уходя в темноту – старый, тщедушный. Свет высоко поднятых факелов почти не освещал ему путь.
– Прощай, отец, – прозвучало из храма ему вслед. Но этих слов он уже не мог разобрать.
И снова разговоры ничего не принесли. Снова они просиживали за длинным каменным столом час за часом и говорили, втайне ненавидя друг друга. Крикс сумрачно поглядывал на говорящих да подремывал; малявка Каст теребил свое ожерелье и визгливо твердил, что легионы Вариния – это сказки и что надо атаковать Рим. Делегат от слуг Фанния действовал всем на нервы своей толстошеей добродетельностью. Круглоголовый мудрец изрекал туманные цитаты, смысл которых оставался для всех неведомым. Эномай помалкивал и поглядывал на человека в звериных шкурах. О его волнении свидетельствовало только биение синего желвака на лбу; его робость и деликатность тоже злили собравшихся. Они повторяли то, что уже не раз говорили, отлично зная, что это уже никому неинтересно. Всех придавливала бессмысленная обязательность военного совета; они отлично знали друг друга, знали больше, чем хотели сказать и услышать за этим каменным столом. В обычных беседах между собой они выкладывали все, что думали, и отлично друг друга понимали; здесь же, на совете, высказаться начистоту было немыслимо, поэтому всех придавливала церемонная скука. Все это знали; известно было и то, как относится ко всему происходящему вожак в шкурах, пронзающий безжалостным взглядом каждого берущего слово. Они знали, что он держится особняком, что воспарил гораздо выше всех прочих, однако никак не могли дождаться от него слов облегчения. Вместо того, чтобы разрубить своим мудрым решением узел противоречий, он держал их всех в узде; в упряжке переминались с ноги на ногу еще десять, а может, все двадцать тысяч человек, увязших в грязи и стучащих зубами в мокрых палатках. Те, кому надлежало взбодрить их и повести за собой, тянули каждый в свою сторону, сознавая свое бессилие, но не видя способа обрести силы. Никто не мог сделать даже крохотного шажка вперед.