Теперь, казалось, что-то подсказывало ей, что пустота ее сердца скоро должна быть заполнена. Мужественная красота Эски произвела сильное впечатление на ее чувства. Аномалия его положения пленила ее воображение. Было что-то удивительно увлекательное в тайне, окружавшей его, было какое-то мучительное наслаждение в позоре любить раба. И когда она увидела его, храброго, красивого и торжествующего победу над злополучным противником, она сразу увлеклась им, и ее глаза следили за ним с выражением ласки и влюбленности, еще никогда не воодушевлявшим их прежде.
Бретонец удалился, поддерживая рукой нетвердо ступающую девушку, воздерживаясь несколько минут от произнесения хоть бы одного слова ободрения или утешения. Сначала, под влиянием внутренней реакции, девушка шла шатаясь, затем поток слез облегчил ее. Долгое время она плакала молча, затем, когда к ней, казалось, возвратилось мужество, она достаточно пришла в себя, чтобы заметить своего защитника и поблагодарить его с нежной живостью, доказывавшей, что ее слова шли прямо от сердца.
— Я вижу, что на тебя можно положиться, — сказала она особенно нежным голосом, хотя в ее языке, как и в языке Эски, слышался легкий чужестранный акцент. — Я не могу ошибаться, глядя на лицо храбреца, а ты, конечно, храбрец. Теперь нам недалеко идти. Ты доведешь меня до дому?
— Я доведу тебя до твоего порога, — ответил он глубоко почтительным тоном. — Но бояться тебе нечего. Пьяные жрецы и их таинственная богиня теперь далеко. Вот уж, право, богослужение, вполне достойное владычицы мира!
— Это ложные боги, — пылко ответила молодая девушка. — Как это люди так слепы, так испорчены!
Она вдруг остановилась и прижалась к своему спутнику, надвигая свое покрывало на лицо. Ей послышался шум торопливых шагов, и она испугалась преследования.
— Пустяки! — отвечал Эска, ободряя ее. — Самое худшее, чего можно бояться, — это встреча с каким-нибудь пьяным клиентом, уходящим с обеда своего патрона. Удивительно изнеженный народ эти римские граждане, — прибавил он добродушным тоном. — Я могу обещать тебе, что мы минуем их благополучно, если только их пойдет не более дюжины одновременно.
Эти ободряющие слова успокаивали девушку так же, как и мощная рука, на которую она опиралась. Ей было отрадно чувствовать себя в безопасности после пережитого испуга. Поспешные шаги, в самом деле, принадлежали каким-то разгульным праздношатаям, возвращающимся с оргии домой. Увидев промелькнувший силуэт женщины, они поторопились пойти ей навстречу, но выражение лица ее защитника заставило их переменить намерение, и они предпочли пройти по другой стороне улицы, чем иметь дело с таким сильным бойцом. Молодая девушка в душе гордилась своим провожатым, и с каждой минутой спокойствие ее увеличивалось.
Наконец она ввела его в тесную и мрачную улицу, с конца которой можно было видеть, как при свете звезд блестел Тибр. Она остановилась у маленькой низкой дверцы, пробитой в голой стене, и нажала пальцем на потайную пружину. Дверь бесшумно отворилась. Тогда, повернувшись к своему спутнику, она сказала полным искренности тоном:
— Я не поблагодарила тебя, как ты того стоишь. Не хочешь ли ты зайти в наше скромное жилище и разделить наш обед, прежде чем пойдешь продолжать свой путь?
Эска не чувствовал ни голода, ни жажды, однако наклонил голову и последовал за девушкой в дом.
Глава VII
ИСТИНА
Помещение, в котором оказался бретонец, представляло странный контраст простоты и блеска, изобилия и умеренности, совершенной бедности и изысканной роскоши. Голая стена почернела от времени, но на ней была прикреплена серебряная лампада, поддерживаемая грубой подставкой, и в лампаде горело благовонное масло. Сырой и поврежденный пол местами был устлан густым шелковым ковром ярких цветов. Ткани самых дорогих азиатских фабрик покрывали изуродованные скамейки и сломанную кровать, по-видимому, единственную мебель квартиры. Те же самые контрасты Эска заметил и во всех других предметах обстановки. Чаша, наполненная ливанским вином, охлаждалась в сосуде из грубой глины, а в золотом кубке была налита вода; связка восточных дротиков прекрасной работы, с инкрустациями из слоновой кости, по-видимому, находилась под защитой обыкновенного обоюдоострого меча, чуждого всяких украшений, и его рукоятка, лоснящаяся и истертая от постоянного употребления, указывала на оружие, служащее не для роскоши, но для ежедневного употребления, словно бы это был верный спутник какого-нибудь грубого солдата. Комната, которую Эска мимоходом окинул быстрым взором, вела во внутренний покой. Этот последний, вероятно, был прежде так же гол и попорчен, но обстановка его казалась еще богаче и необычайнее. Помещение освещалось приятным светом, исходящим от лампады. В ней горело редкое сирийское масло, которое с большим трудом могли доставать только самые богатые лица в Риме. Когда Эска вслед за девушкой вошел в это уединенное место, у него замелькало в глазах, и он несколько мгновений должен был всматриваться, чтобы разглядеть окружавшие его предметы.