— Что же? Велик он?.. Силен?.. Свиреп? — в один голос спросили оба отпущенника. — Откуда он привезен и вполне ли взрослый? Морят ли его голодом?.. Будут ли вооружены пастухи? Без сомнения, их наберут из приговоренных преступников или из гладиаторов. Немаловажный вопрос: больших ли он размеров? В последний год, помнится, был тигр, растерзавший пятерых рабов-эфиопов, несмотря на то, что они набросились на него все сразу.
— Но они были безоружны, — прервал Евхенор, слегка побледнев. — Пускай-ка мне дадут оружие, я и один выйду на зверя.
— Ну, конечно, без оружия! — повторил Дамазипп. — Ведь и тигр тоже был без оружия. Это было красивейшее животное из всех, каких только я видел. Помнишь ты, Оарзес, как он вилял своим длинным хвостом и утирал морду своими лапами, словно собирающаяся играть кошка? Когда он бросился, первый эфиоп покатился, как мячик от удара. Я, братцы, был в пятом ряду и оттуда отчетливо слышал скрип его костей.
— Этот тигр — великая потеря, — заметил Оарзес более печальным, чем обыкновенно, тоном. — Его бы никогда не следовало выпускать на борьбу со слоном. Видя, как слон был вооружен, я сразу понял, что битва кончится не в пользу меньшего животного, и охотно дал бы что угодно, чтоб только он оказался победителем. Что поделаешь? Не везет этим красивым зверям!
— Он был побежден, господа, благодаря тяжести, — заметил Гирпин, — да, именно благодаря тяжести. Я вам сейчас покажу, что все дело тут в тяжести, кого ни взять — человека или зверя…
Но в эту минуту рассуждение гладиатора было прервано движением багряной завесы и появлением Плацида, который предстал своим посетителям во всем своем блеске и красоте, уже вполне одетый.
Трибун обладал по крайней мере одним неоспоримым достоинством, оказывающим огромные услуги человеку, выступающему на том поприще, где необходимы энергия и постоянная бдительность: у него был превосходный желудок — по пословице, удел людей с изворотливой совестью и черствым сердцем. Хотя ужин предшествующей ночи был великолепен и очень продолжителен, застольный кубок беспрерывно переходил из рук в руки и гости, отуманив мозг вакхическими парами, успели открыть свой настоящий характер дальновидному и сохранившему трезвость хозяину — этот последний, освежив себя ночным отдыхом, казался полным здоровья, и глаза его блестели. В ту минуту, когда он, облаченный в белую тунику, стянутую золотой застежкой и усыпанную блестками, в плаще, украшенном широкой фиолетовой каймой, со старательно расчесанными и надушенными волосами и бородой окинул взором толпу своих клиентов и слуг, шепот удивления пробежал по собранию, искренний, по крайней мере, в первые мгновения, и даже сами гладиаторы не могли удержаться от рукоплесканий этому человеку, одновременно и столь богато одетому, и столь сильному и изящному.
— Привет, друзья мои, — сказал трибун, останавливаясь на пороге и благосклонно оглядывая толпу.
— Привет тебе, господин! — отвечала толпа в один голос.
Плацид переходил от одного человека к другому, хотя и не без достоинства, но с той искренней сердечностью, какую он так хорошо умел напускать на себя, желая польстить низшим по сравнению с ним людям. Благодаря острому и проницательному уму он в невероятно короткий срок рассмотрел все накопившиеся дела: выразил изумление перед статуей, отказался от картины, купил драгоценную вещицу, дал ответ посыльному прекрасной просительницы и приобрел мула, послав слугу немедленно отыскать его на рынке. Только честным труженикам не пришлось уйти хотя бы наполовину удовлетворенными — вместо платы на их долю выпало только несколько улыбок. Затем он обратился к Гиппию, как будто для него не было в жизни ничего более интересного, как развлечения, вызнал у него сведения относительно обучения гладиаторов и сообщил планы касательно амфитеатра.
Гиппий знал себе цену и относился к патрицию, как равный к равному, но Гирпин и Евхенор, высоко ценившие влияние могущественного патрона, смотрели на Плацида с уважением и глубоким почтением.
— Но ведь все бойцы слишком хорошо известны, — говорил патриций учителю бойцов. — Вот, например, старый Гирпин, который двухфутовым булатом прикрывается так же хорошо, как будто у него полное вооружение, и ни на минуту не теряет из виду биений сердца своего противника. Другие почти так же сильны. В состязаниях с обыкновенными фехтовальщиками они неизбежно берут верх, и если мы выставим их друг против друга, то для удовлетворения народа, который хочет видеть льющуюся кровь, им надо завязать глаза, чтобы смерть их была делом случая. Нет, если кто нужен теперь, так это новый человек, которого мы обучим потихоньку, и пускай он выступит в качестве неизвестного соискателя императорского приза. Что ты скажешь на это, Гиппий? Теперь это единственное средство сделать игры интересными.