Довольно опасно было оставаться в этой дышащей сладострастием комнате, под этим мягким светом, пить лучшие произведения фалернских холмов и рассматривать образ Валерии, который, затмевая всех женщин, мог сделать безумным уже разгоряченный мозг, пленить своей красотой чувство и неизбежно овладеть сердцем. Очень опасно было прилечь на ложе, подушки которого еще хранили отпечаток ее форм, или касаться открытого браслета, поспешно сброшенного и еще теплого от недавнего прикосновения к ее руке. Опасно было все это, но гораздо опаснее было то, что предстояло далее.
Эска поставил на стол только что выпитый им бокал, и его глаза остановились на висевшем прямо перед ним портрете, с выражением несомненного удивления, как вдруг шуршание шелковой портьеры заставило его повернуть голову назад. С этой минуты и танцующие нимфы, и очаровательная волшебница потеряли свою прелесть. Надменная Юнона, мудрая Минерва и улыбающаяся Венера, со своим блестящим поясом, исчезли с его глаз. Даже портрет Валерии перестал быть центром комнаты, потому что на пороге появилась сама Валерия. Эска с живостью поднялся, и два прекрасных создания, залитые светом, предстали друг другу. Они стояли лицом к лицу — хозяйка и гость, патрицианка и раб, осаждающая и обороняющийся.
Глава XIII
ВОЛЕЙ-НЕВОЛЕЙ
По всему телу Валерии пробежала дрожь, но сравнительно с Эской она сохраняла наибольшее спокойствие, тем более что ее волнение, к чести ее, не могло быть результатом внезапной решимости. Она решилась действовать таким образом не без колебаний и не без большого смущения.
Первой мыслью Валерии было только повидать снова милое ей лицо, затем она сказала себе, что если она послала за рабом своего родственника, то ей можно было бы без всякого вреда поговорить с ним; ей казалось даже странным поступить иначе, и, каков бы ни был этот разговор, его не должен был слушать никто, даже Миррина, при своей верности обладавшая, однако же, длинным языком и любовью к сплетне, которые нечего было и надеяться обуздать.
Она сама сознавала, что ей неизвестен тот необычайный повод, по которому бретонца можно было бы позвать в ее собственные покои, окружить всем тем, что могло увлечь его взоры и возбудить чувственность, и предстать перед ним во всем блеске своей красоты, еще более усиленной убранством, драгоценностями, освещением, цветами и благовониями. Если она призывала его к себе, то, конечно, было довольно естественно предстать перед его глазами окруженной всеми преимуществами своего положения. Она не виновна была, что эти преимущества были так пышны, изысканны и увлекательны. В таком случае пришлось бы упрекать старое фалернское за то, что оно так обольстительно и так сильно влияет на мозг.
«Нужно только быть настороже, — решила она. — Я посмотрю на него, поговорю с ним, посмеюсь и буду действовать сообразно с обстоятельствами».
Это было довольно благоразумное решение и весьма не трудно поддающееся выполнению в тех случаях, когда можно по своему желанию управлять обстоятельствами.
Как настоящая женщина, Валерия первая нарушила молчание, хотя она почти не сознавала, что говорит. В смущении, которое очень шло ей, она занялась расстегиванием и застегиванием браслета, представлявшего пару с брошенным на диване. Вероятно, для нее не было тайной, что ее круглая и белая рука казалась при этом еще круглее и белее.