Это было не совсем то, что Нарцисс хотел услышать от Марка. Нарцисс надеялся: Марк пообещает выполнить его поручение безо всяких условий из благодарности к нему.
Нарцисс масляно улыбнулся:
— Что же, если ты не выполнишь, что я прошу, я, так и быть, поручу тебе другое: ты должен будешь порадовать меня… ну, хотя бы единоборством со львом, или хождением по канату, или пляской на раскаленных углях. Тогда ты будешь рисковать только собой, раз уж ты на этом так настаиваешь. Впрочем, это дело будущего. А пока… Значит, ты намерен сегодня же наведаться к Гнею Пизону? Хорошо! Сейчас я кликну раба. Да, вот еще что: как только раздобудешь письмо, немедленно разыщи меня. И не жди меня дома если я буду во дворце, ищи меня там. Вот тебе пропуск.
Нарцисс порылся в ящике стола и вытащил оттуда кусок пергамента с печатью. Марк взял пропуск, и Нарцисс, приоткрыв дверь, крикнул:
— Эй, Харипп! Где ты, ленивец? Проводи господина к дому Гнея Пизона, негодник…
Гней Пизон жил богато: двухэтажный дом его за каменной оградой был выложен плитами из каррарского мрамора, а колонны портика, окружавшего дом, похоже, состояли из мрамора целиком. Дом Пизона надежно охранялся: раб-привратник, выслушав Марка, вместо того, чтобы пойти доложить о нем своему господину лично, послал к Пизону другого раба, оставшись у двери, словно опасаясь, как бы Марк не перемахнул через ограду. Но вот разрешение войти было получено, и рабы повели Марка в дом.
Человек в желтом плаще отступил в тень дерева — кто знает, как долго будет торчать этот переросток в доме сенатора…
Вестибул соответствовал наружности дома Пизона, здесь все блистало богатством: стены вестибула, вдоль которых висели светильники из серебра, были расписаны сценами охоты; вдоль стен на мраморных подставках стояли вазы — апулийские, флиаковские, пантикопейские, — одна лучше другой; коринфские колонны поддерживали высокие своды. А у двери в атрий стоял лицом немолодой уже, но телом с виду еще крепкий человек в одежде воина: короткой, до колен, тунике и панцире, с коротким мечом на поясе. Хмурым взглядом проводил воин Марка, которого рабы быстро провели через вестибул. «Должно быть, телохранитель», — подумал Марк, покосившись на воина перед тем, как войти в атрий.
В атрии Марка ждали: едва только он переступил порог, навстречу ему шагнул человек в тоге сенатора.
— Добро пожаловать в дом Пизонов, Марк Орбелий! — с благожелательной улыбкой проговорил Гней Пизон. Однако глаза его не улыбались.
Гней Пизон, римлянин лет сорока, был человеком крупным, но не тучным. До недавнего времени ему не были чужды физические упражнения, возможно, поэтому он и не был пока что окутан жиром, подобно большинству своих коллег-сенаторов. Правда, теперь Гней Пизон не смог бы одержать верх в схватке, подобной той, в которой он участвовал два года назад (тогда ему по прихоти Калигулы пришлось выйти один на один с пантерой, вооружившись только ножом, и он оказался победителем), но Пизон все же кое-что мог. Во всяком случае, так казалось ему самому. Однако его друзья, пожалуй, не согласились бы с ним: они знали, что после первого же распитого совместно кувшина рука его становилась так нетверда, что трудно было бы ожидать от нее твердости в ситуации, сопряженной с опасностью. Ведь опасность, как известно, способна пьянить, то есть устраивать сумятицу в мыслях ничуть не меньшую, чем вино.
Хотя нам и удалось кое-как рассмотреть сквозь тогу тело сенатора, до души его было добраться куда сложнее.
— Я хотел бы видеть Орбелию, любезный Пизон, — вернув Пизону улыбку, произнес Марк.
Из коридора, который вел в глубь дома, послышались торопливые шаги.
— А вот и она, — сказал Пизон с усмешкой и широким жестом показал туда, откуда доносились шаги, как бы давая тем самым понять, что разгадал под вежливостью Марка настороженность и смеется над ней.
И действительно, шаги эти принадлежали Орбелии. Стремительно влетев в атрий, она кинулась к Марку. Брат и сестра обнялись.
По мере того, как объятия продолжались, с лица сенатора улетучивался налет доброжелательности. Наконец, не выдержав, Пизон сказал:
— Не будь я мужем… э… милой Орбелии и знай я о вас не больше, чем эта пташка (Пизон показал на большого попугая, сидевшего в клетке у стены), я бы, пожалуй, подумал, что за такими объятиями непременно последуют поцелуи, а там и до любовной лихорадки недалеко. Вернее, столбняка.