После первой схватки гладиатор убедился, что ошибся, рассчитывая на слабость своего противника. Вторая схватка не дошла еще до половины, а он уже должен был до последней степени напрягать те средства, какая давала ему его ловкость, и, однако, не в силах был добиться малейшего перевеса над противником. В конце третьей он далеко отбросил от себя цест, разразился проклятиями против жары и предложил, прежде чем разойтись, выпить новый бурдюк за успех ремесла и в честь предстоящего в непродолжительном времени выступления гладиаторов в амфитеатре.
– Пойдем со мной, – сказал Гирпин, несколько изменяя тот покровительственный тон, какой он усвоил сначала – Ты большой мастер! Гиппий сумел бы в одну неделю научить тебя великолепно разделываться даже с самыми лучшими борцами Рима. Я беру на себя твое пропитание, обучение и специальное образование. Тебе легко сделаться вольноотпущенником, когда ты добьешься хоть какого-нибудь успеха. Подумай-ка! А когда надумаешь, приходи в школу фехтования, что вон в той стороне, и спроси Гирпина. На лезвии булата, может быть, и есть пятно ржавчины, а не то, пожалуй, и два, но, несмотря на это, оно славная и привольная штука. Ну, дружище, будь здоров. Я надеюсь вскоре услыхать о тебе весточку.
Гладиатор удалился, стараясь казаться еще более независимым, чем обыкновенно, что можно было приписать грубому сабинскому вину, выпитому сверх меры. Бретонец спокойно отошел и направился к дому своего господина, довольный свежим ветерком, ласкавшим его лицо и погружавшим его в размышления, вызванные советом приятеля.
Небо было окрашено багряным цветом летнего вечера, и благоухающая ночь дышала красотой. Одна за одной загорались звезды, отбрасывая мягкий свет, не столь слабый, как в нашем северном климате. Они казались серебряными светильниками, повешенными в необъятном небе. Житейский шум улицы сменился глухим внутренним гулом, и можно было встретить только кой-каких редких прохожих, неторопливо прогуливавшихся по городу, как бы для того, чтобы насладиться прелестями сумерек. Даже в самом сердце великого города, казалось, все дышало миром, счастьем и покоем. Эска продолжал медленно двигаться вперед, погруженный в свои размышления.
Внезапно взрыв кимвалов и шум голосов поразил его ухо. Дикая и отрывистая мелодия, странно повышаясь и понижаясь, донеслась до него по ветру. В ту минуту, когда он остановился, чтобы прислушаться, мелодия перешла в стройное хоровое пение, и он узнал хор почитателей Изиды, возвращающийся с нечистого торжества мистерий этой богини. Скоро свет факелов возвестил об их приближении, и беспорядочная процессия завернула за угол улицы, раскрывая перед взорами зрителей странные обряды своего культа. Ударяя в кимвалы, размахивая факелами, сыпавшими целые потоки искр, нестройно подымая голые руки, жрецы с женственными лицами плясали с безумным воодушевлением вокруг изображения богини, подобрав свои полотняные одежды. У одних головы были обнажены, у других увенчаны гирляндами из листьев лотоса, у третьих закрыты масками, изображающими головы собак и других животных. Но, как ни беспорядочна была их пляска, все они шли одинаковым шагом и делали одни и те же таинственные жесты, смысл которых был понятен только посвященным. Изображение богини несли на плечах двое жрецов. Это были высокие, толстые люди, с одутловатыми, обрюзгшими и чувственными лицами, носящими гнусный отпечаток их касты. Их развевающиеся одежды были усеяны золотыми и серебряными блестками и весьма дорогими камнями, которыми некоторые фанатики украшали свою грудь, шею и руки. Позади изображения находились различные символы, олицетворявшие свойства богини. Здесь можно было видеть изображение священной коровы из полированного серебра, с золотыми рогами и копытами, несомое одним из посвященных. Этот последний находился в состоянии полнейшего опьянения, и по мере того, как качался его корпус, колебалось и изображение над головами толпы.